— Чтоб ты лучше понял, я тебе одну историю расскажу. Работал я у Лимберидиса, торговца одного. И вот как-то послал он меня к турку, который, хоть и занимал большой пост в таможне, денег не много имел и в семье его мясо только на байрам ели. Ну, принес, значит, я ему мешочек серебра и говорю: «Вот маленький подарок от моего хозяина». Так он мне только что руки не целовал. «Да ниспошлет аллах изобилие твоему хозяину!» Через несколько дней, когда этот турок дежурил в таможне, Лимберидис разгрузил целый пароход товаров, не уплатив ни гроша пошлины. Понял? Ну, а теперь больше на иностранцев надо поглядывать, они стали главными конкурентами нашим богачам. Заключить с ними выгодную сделку — все равно что с золотой ложкой во рту родиться. Эти европейские пиявки предпочитают сами высасывать кровь из Турции. Слетаются из разных стран и душат нас. Будь они прокляты! Попомни мои слова, не от турок, а от них придут все наши несчастья.
Дядюшка Якумис свернул цигарку, жадно допил раки и попросил еще. Что-то, видно, терзало его душу.
— Садись… Посмотрим, что дальше будет, — с каким-то особым смыслом сказал он.
— Почему ты так говоришь, дядюшка Якумис? Что-нибудь случилось?
— Да, что-то неладное творится, может, даже кровь прольется…
Он огляделся и, убедившись, что никого рядом нет, притянул мое лицо к своему так близко, что я чуть не задохнулся от его дыхания, и зашептал:
— Ты ничего не слышал? — Его мутный взгляд вдруг прояснился. — Сегодня здесь большие дела обсуждаются. Греция, как видно, подымает голову. Берется за оружие! Свобода расправляет крылья! Но пока она с божьей помощью из матери Греции до нас дойдет, мы тут горя хлебнем. Понимаешь?
Очень скоро я понял значение слов старого кучера. В октябре 1912 года началась балканская война. Вновь закипела кровь у младотурок. Дервиши, беи и высланные из Греции турки — все старались внушить турецкому народу ненависть к нам.
В 1912 году в турецкую армию были призваны два моих старших брата — Панагос и Михалис. Михалису удалось бежать в Грецию, и там он вступил добровольцем в греческую армию. «Святое дело совершил», — сказал отец. И священник, и учителя, и старейшины деревни потихоньку рассказывали об этом, считая его поступок достойным подражания.
Извечное стремление к свободе росло в душах греков, живших под турецким игом. Но ширилось и движение младотурок. Как раньше они кричали о Крите, так теперь — о Македонии: «Наша Македония!» — возбуждая этим и себя и нас. «Проснитесь же, скоты!» — взывали младотурки к своему народу. Но одним приказом скот не разбудишь. И тогда то тут, то там стали совершаться убийства христиан.
Помню, в это время приехал с Среднего Востока сын Шейтаноглу Тимиос.
— Плохие вести привез я тебе, отец, — сказал он. — Турки совсем обнаглели. Немецкие, французские, итальянские агенты их подзуживают. В Бейруте я встретил Нури-бея. Он мне дал местную газету. На, почитай, о чем там пишут.
Старик важно надел пенсне в золотой оправе с висящим черным шнурком. С первых же строк он скривил губы и стал нервно теребить свою коротко подстриженную бородку. «Если мы, турки, голодаем и терпим лишения, причиной этого являются гяуры, которые держат в руках наши богатства и нашу торговлю. До каких пор мы будем терпеть их гнет и издевательства? Бойкотируйте их товары. Прекратите заключать с ними всякие сделки. Что вам дает дружба с ними? Какую это приносит вам пользу, зачем вы с такой доверчивостью отдаете им вашу любовь и ваше богатство?»
Много подобных слов было в газете, и старик не верил своим глазам. Он читал и снова перечитывал вслух каждую строку.
— Знаешь, кто распространяет эту проклятую писанину по всей Анатолии? — спросил Тимиос.
— Младотурки. Кто же еще!
— Нет, не угадал, не старайся напрасно. Я тебе скажу: «Deutsche Palestine Bank». Д-да, немецкий банк в Палестине распространяет эту стряпню. Понимаешь?
Старик Шейтаноглу прикрыл свои лисьи глаза и погрузился в раздумье. Как умный торговец, он начал понимать, что иностранный капитал жадно врывается в не огороженный ничем турецкий виноградник, стараясь оттолкнуть при этом любого соперника и закрепиться там. Он повернулся к сыну и сказал:
— Я думаю перевести вклады в швейцарский и французский банки, чтобы вдруг не остаться на бобах. Пусть бог меня накажет, если я неправ, но я очень опасаюсь, что нас ждут тяжелые дни. Турция становится не той, какую мы знали…
Старик рассуждал правильно. Но народу, который жил по-братски рядом с другим народом, нужны были сильные дозы ненависти, чтобы изменить свои чувства. Простые турки, которых не коснулась ядовитая пропаганда, еще долго называли греков братьями. Греческим торговцам стало труднее, но они, как и фабриканты, крупные землевладельцы и ученые, по-прежнему фактически держали в своих руках бразды правления государством.
Через месяц после приезда Тимиоса с Среднего Востока отец назначил его управляющим мыловаренной фабрикой своего умершего дяди, который не оставил наследников. Тимиос взял меня с собой на фабрику.
Однажды утром в кабинет управляющего вдруг вошел какой-то турок.
— Я Исмаил-ага из Бурсы, — сказал он и поклонился, медленно приложив руку сначала к сердцу, потом к губам, потом ко лбу. — А где Ергакис-эфенди?
— Переселился в иной мир, — ответил мой хозяин.
— Он умер? Ай-ай! Что ты говоришь! А кто теперь здесь хозяин?
— Я, эфенди. Слушаю тебя.
— Я пришел отдать долг, — сказал турок.
— Ты был должен прежнему владельцу?
— Да, это старый долг. Но я только теперь получил деньги, прошу извинить за задержку.
Мой хозяин начал искать расписку: он все перерыл, но ничего не нашел и сказал:
— Исмаил-ага, ты нигде не значишься как должник. Покойный, наверно, вычеркнул тебя…
— Поищи получше. Не торопись делать выводы. Покойный любил порядок в работе… А долг немаленький. Где-нибудь ты разыщешь мою расписку.
Тимиос снова начал поиски. Рылся в папках, в старых книгах, в ящиках — ничего.
— Знаешь, ага, я посмотрю в подвале, там лежат какие-то старые книги. Завтра приходи.
На следующее утро турок явился снова.
— Нашел что-нибудь? Вот я принес тебе бумажку, копию, чтоб тебе легче было искать.
— Я нашел твою расписку, Исмаил-ага, — сказал я и назвал сумму долга.
— Молодец! — удовлетворенно произнес турок. — Так оно и есть, как ты говоришь.
Исмаил-ага вынул из широкого кожаного пояса с отделениями полотняный мешочек, развязал шнурок, стягивавший его, повесил на палец, раскрутил шнурок, потом сунул в мешочек руку, вынул горсть золотых и серебряных монет и начал по одной бросать на мраморный столик. «Раз… два…» Он отсчитал свой долг, но продолжал бросать монеты.
— Что ты делаешь? — остановил его хозяин. — Возьми обратно эти лиры, они лишние.
— Нет, не лишние. Это проценты. Деньги растут. А я задержал долг. Я честный человек, не какой-нибудь неблагодарный…
Исмаил-ага не был исключением. Простые турки были готовы все сделать для нас, греков. Мы жили дружно и помогали друг другу. Оба наши народа родила и вскормила одна и та же земля, и мы не питали друг к другу никакой ненависти.
Мой отец приехал в Смирну и удачно продал свой урожай. Он получил сто двадцать турецких золотых лир и, так как у него не было никаких долгов торговцам, все их положил в кошелек. Я помог ему сделать закупки на зиму. Мы купили все — от одежды до спичек, чтобы не переплачивать деревенским бакалейщикам.
Закончив покупки, мы решили погулять по набережной. Мы шли и разговаривали. Когда мы проходили мимо кинотеатра «Патэ», мне в голову вдруг пришла блестящая мысль. Я забежал в кассу и купил билеты.
— Пойдем, отец, — сказал я. — Развлекись немного.
— Что здесь такое? Не театр ли это?
— Увидишь, увидишь!
— Нет, погоди! — воскликнул он, покраснев. — Двадцать лет я езжу в Смирну, и ноги моей не было в театре, а теперь мой сын хочет вести меня туда!
Мне с большим трудом удалось убедить его, что в этом нет ничего неприличного, что в кино ходят самые добропорядочные люди и даже с женами и детьми. Когда мы вышли из кино, отец, удивленный, сказал: