— Я убежал от Кемаля. Мне надоело воевать. Я хочу вернуться в деревню, к своей семье, — сказал он и заплакал.
Я отвел его к офицеру. Якумис Сефероглу из Нового Эфеса узнал турка. Это был его односельчанин, Плешивый Мехмед. В 1914 году он предал немало христиан.
— И вы поверили, что он действительно устал воевать и идет к себе в деревню сажать цветочки? — возмутился Якумис. — У него, дорогие мои, наверняка важное задание. Он поедет в Кушадасы, занятые итальянцами. Там он организует отряды, которые будут опустошать наши деревни.
Двое солдат не из нашей местности стали ему возражать. Якумис обернулся к ним и зло закричал:
— Я знаю, что говорю! Не я ли потерял двух братьев в четырнадцатом году? Они служили в рабочем батальоне. В прошлом году в Айдыне погибла моя единственная сестра. Через пять дней после свадьбы… Я точно знаю, что он был среди зейбеков[15]! Главарем у них был юрюк Али, настоящий зверь. Они пришли к нам из итальянской зоны и устроили резню. Али, этот убийца, собрал самых красивых девушек, поставил их в ряд и стал срывать с них одежду; при этом он измывался над ними, хватал их за груди, а потом вынул нож и принялся отрезать им соски. Он смеялся и самодовольно покручивал усы: «Я сделаю четки из их сосков. Ни у кого в мире не будет таких четок!»
После страшного рассказа Якумиса стало очевидно, что ожидает Плешивого Мехмеда. Через два дня, возвратившись из дозора, я узнал, что турецкий перебежчик «убит при попытке к бегству».
Пришел Якумис и рассказал мне, как было дело. Лицо его и слова были бесстрастны, и невозможно было понять, что он чувствует.
— Ночью, без четверти два, я подошел к его нарам. Я заранее позаботился о том, чтобы остаться дневальным в бараке. Я разбудил его и сказал: «Вставай, Плешивый Мехмед, ты поможешь нам поймать сбежавшего бычка, повара никак его не догонят. Его надо прирезать завтра на обед. Надевай свои чарыки[16] и пошли!» Он встал. Вид у него был растерянный. Когда мы вышли за ворота, я притворился, что должен остановиться по нужде и сказал ему: «Ты иди, вон за тем сараем нас ждут повара». Я дал ему пройти метров тридцать и выстрелил. Пуля попала ему в голову. Его череп разлетелся, верхняя его часть отскочила и упала на землю, словно тарелка с мозгами. Тогда я выстрелил в воздух и крикнул: «К оружию!» Сержанту, который подбежал первым, я сказал, что Плешивый Мехмед пытался бежать. «А какой дурак был в карауле?» — спросил он и, не проверив ничего, пошел успокоить взбудораженных солдат. Командир роты принял рапорт. А сейчас, во время поверки, взглянул мне в глаза и сказал: «Смотри, Сефероглу, можешь поплатиться за такие штуки!»
Но мы ничего уже не боялись. Жестокость все росла, число убийств увеличивалось с каждым днем.
Я прославился в роте как хороший стрелок. Как-то раз, прицелившись метров с пятидесяти, я свалил без промаха шесть гильз. И теперь офицеры не давали мне покоя. Как идти в разведку, в дозор или на выполнение какого-нибудь опасного задания, так раздается: «Позовите Аксиотиса!» Однажды, когда наша часть расположилась у истоков реки Мендерес, неподалеку от деревни Исыклар, меня и еще четырех солдат послали на наблюдательный пункт. Когда мы подходили туда, на нас посыпался град пуль. Мы залегли. Турки, которых, по нашим подсчетам, было человек двадцать, могли бы всех нас легко перестрелять. Но эти глупцы почему-то спрятались в заброшенной печи для обжига извести и их выстрелы оттуда сначала нас не достигали. Мы осмелели и начали стрелять в них. Один из наших солдат, Ксидакис, решил прицелиться повернее и стал на колено, но тут же, не успев ахнуть, свалился замертво. Другой солдат, отставший, чтобы оправиться, услышав выстрелы, побежал обратно в часть. Нас осталось трое против двадцати. Положение становилось отчаянным. Турки могли нас окружить. Рядом со мной лежал Яннис Пацис, хладнокровный и меткий стрелок.
— Яннис, вы с Леандросом следите за правым флангом, а я возьму на себя левый и печь, — сказал я. — Никому не удастся уйти, даже если они будут быстры как зайцы!
В это время справа высунулся какой-то турок. Яннис прицелился и попал ему прямо в лоб. И слева выскочил один. Моя пуля ударила ему в грудь, и он рухнул, как подстреленное животное. Я стрелял по печи, отбивая у турок желание поднять голову. Вдруг послышалась частая стрельба. Потом все стихло. Мы не понимали, что случилось.
— Яннис, вы стреляйте по печи, а я подползу поближе и брошу туда гранату, — предложил я.
Взорвалась граната, но по-прежнему все было тихо. Мы решили, что турки убежали раньше, чем я бросил гранату. Но почему? Что их заставило уйти? Все стало ясно, когда мы увидели отряд, шедший нам на помощь. Это их стрельбу мы и слышали. Они стреляли по врагу с одной стороны, а мы с другой. Не многим туркам удалось переплыть реку. Я заглянул в печь. Брошенная мною граната убила троих. Они лежали один на другом. Усталый, я уселся на пролом в печи, свесив ноги.
— Самое время закурить, — сказал я Яннису. Он вынул зажигалку. Я нагнулся прикурить.
— Дешево мы отделались. «Если судьба на твоей стороне, скоро будешь дома», — так поется в песне… Бедняга Ксидакис, не повезло ему… — вздохнув, сказал Яннис, но тут из печи раздался револьверный выстрел, затем второй. Я быстро поднял ноги. Левая нога стала вдруг тяжелой, и я увидел на ней кровь. «Угостили-таки!» — подумал я, обливаясь холодным потом. Несколько солдат, подошли поближе, чтобы узнать, что произошло.
— Выходит, теперь и мертвецы воюют!..
Позже офицер установил, что турок, стрелявший в меня, был ранен; он не смог убежать вместе со своими и спрятался в кустах, а когда мы стали преследовать отступавших турок, он снова залез в печь, надеясь таким образом спастись. Когда мы вернулись и я уселся на печь, он собрался с силами и выстрелил в меня.
— Не сдаются, дьяволы! Воюют! — говорили солдаты, которые несли меня.
Рана у меня была легкая, но мне удалось упросить командира, чтобы меня отправили в госпиталь в Смирну. Меня мучила мысль о Катине. Я должен был узнать, что случилось, я терпеть не мог неизвестности. Писать Катине я больше не хотел. Я был уверен, что отец Фотис перехватывает мои письма. Я написал своей сестре Софии, открыл ей душу. Я просил, чтобы она нашла Катину, передала ей, что я ранен, что лежу в госпитале в Смирне и очень хочу ее видеть. Может быть, узнав о моем ранении, она навестит меня?
Не прошло и недели, как однажды в полдень явился санитар Стратис и сказал:
— Аксиотис, поздравляю! Тебя какая-то девушка спрашивает…
Кровь бросилась мне в голову, у меня даже дыхание захватило. Я поскорее лег в постель — мне казалось, что это произведет на нее большее впечатление. Я причесался. Впервые в жизни полил руки одеколоном, который недавно роздали нам смирненские дамы-благотворительницы. Я не знал, как вести себя. Поцеловать ее? Сказать ей, как я мучился? Показать мою ненависть к отцу Фотису? Нет, доверюсь своему сердцу, оно подскажет мне, как надо поступить. А мои глаза доскажут остальное. «Катина, ну приди же! Ты мне нужна. Я жду тебя!»
Когда я увидел, что девушка, пришедшая меня навестить, — моя сестра, я оцепенел. Бедную Софью напугал мой вид. Она кинулась ко мне:
— Почему же ты не написал нам, что тебе так плохо?
Я, с трудом подбирая слова, уверял ее, что чувствую себя хорошо и что рана моя не опасна.
— Ты думаешь, что я не вижу? Что тебя довело до такого состояния?
— Ты хочешь знать что? — переспросил я и заплакал.
Впервые я плакал из-за женщины, это было стыдно и унизительно. Сестра, узнав, что меня терзает, смутилась и не знала, что рассказать мне, а что скрыть.
— Катина больше не живет в Кыркындже. Поговорить с ней мне не удалось. Может, она еще любит тебя. Ты не горюй. Тебя многие девушки любят. И такие красивые, такие чистые, как ключевая вода! Наверно, отец Фотис читал все твои письма и нарочно отправил Катину с ее теткой в Айдын. Он и сам туда ездил несколько раз. Говорят даже, что он собирается выдать Катину за какого-то офицера. А нашей матери этот старый козел, прости меня господи, сказал: «Напиши сыну, чтоб он прекратил свою писанину. Катина ему не пара. Она другого сословия». И кто знает, что он наговорил девушке о тебе…