Дидо Сотириу
ЗЕМЛИ ОБАГРЕННЫЕ КРОВЬЮ
Предисловие
Сорок лет прошло с тех пор, как эллинизм в Малой Азии был вырван с корнем. Греков силой оторвали от очагов предков. Это одна из самых страшных глав новейшей греческой истории.
Те, кто пережил это бурное время, уходят один за другим из жизни, унося с собой воспоминания о нем. Утрачиваются или покрываются густым слоем пыли в исторических архивах и следы прошлого. «От покойника слез не жди», — говорит одна малоазиатская пословица.
Я обратилась к памяти еще живых свидетелей. С горечью и болью я прислушивалась к голосу их сердец, в глубине которых еще хранились воспоминания, как хранятся в божнице свадебные венки и листочки лавра, принесенные из церкви.
Образ Манолиса Аксиотиса, от имени которого ведется рассказ, — это образ малоазиатского крестьянина-грека, вечного труженика, пережившего рабочие батальоны 1914–1918 годов, позже одевшего форму греческого солдата, очевидца малоазиатской катастрофы, попавшего в плен и потом вкусившего горький хлеб беженца, сорок лет проработавшего грузчиком в порту, где он стал членом профсоюза, а затем бойцом национального Сопротивления.
Манолис Аксиотис пришел однажды ко мне и принес тетрадь со своими воспоминаниями. Старый человек, набравшись терпения, пусть не очень грамотно, описал то, что видел своими глазами за шестьдесят лет жизни.
Я получила нужный мне для романа материал и у других участников событий. Я руководствовалась единственным желанием — рассказать о времени и событиях, ушедших навсегда, чтобы старые люди не забывали о них, а молодежь сделала нужные выводы.
Д.С.
МИРНАЯ ЖИЗНЬ
I
До шестнадцати лет я никогда не носил ни новых башмаков, ни новой одежды. У отца была только одна забота — побольше приобрести земли и посадить оливковых и фиговых деревьев. Мать моя рожала четырнадцать раз, но выжили лишь семеро детей, из которых четверых унесли войны.
Я не помню, чтобы отец хоть когда-нибудь дал мне монету, на которую я, как любой ребенок, купил бы себе карамельки или бублик. Однажды перед причастием я и мои младшие братишки пошли к отцу попросить у него прощенья, втайне надеясь, что он даст нам хоть какую-то мелочь. Но он, поняв, чего мы ждем, страшно рассердился и чуть было не побил нас. Тогда мы отправились целовать руки нашим крестным, ожидая, что они будут щедрее. И как же мы обрадовались, когда каждый получил по монетке! Самый маленький из нас, Стаматис, тут же побежал к бакалейщику, дядюшке Тодоросу, который продавал большими кусками твердый как камень цветной фруктовый сахар, и удовлетворил свое заветное желание. Георгий и я мечтали о другом — приобрести хоть какую-нибудь игрушку. Георгий купил первое, что попалось, — дудку. Я не спешил с покупкой. Подыскивал что-нибудь поинтереснее. Увидев серого жестяного мышонка с пружиной, я не пожалел отдать за него все мое состояние. Мы пришли домой очень довольные своими покупками. Георгий с гордостью изображал трубача, ни на минуту не вынимая изо рта дудки. Я улегся на пол, осторожно поставил мышонка, потянул резинку, прикрепленную к пружине в его животике, и, увидев, что мышонок шевельнулся, закричал:
— Мышонок бегает! Он живой!
Собрались все мои братья и, ошалев от восторга, то один, то другой дергали за резинку, чтобы заставить мышонка двигаться. Никогда еще за все мои детские годы я не испытывал такого удовольствия. Но в самый разгар игры я краешком глаза покосился на отца — лицо у него стало мрачным и жестким. «Что это с ним?» — только успел подумать я, как услышал его грозный голос:
— Эй вы там! Дайте-ка сюда свои безделки!
Тут я схватил мышонка, сунул его за пазуху и стремглав бросился вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Георгий не последовал за мной — потому ли, что не почувствовал опасности, потому ли, что не посмел противиться воле отца. Он подошел к отцу и протянул ему дудку, глядя на него испуганными глазами. Отец взял дудку, смял ее своей натруженной рукой, а потом бросил в очаг.
— Вот вам, лодыри! Будете знать, как тратить деньги на всякую ерунду! Неужели нельзя было купить что-нибудь полезное… тетрадь, карандаш, а?
Впервые я решился восстать против слепой деспотической власти. Я тогда не знал, что мне придется делать это всю мою жизнь…
Мать моя была добрая и терпеливая женщина. На жестокость мужа она отвечала покорностью, добрым словом и улыбкой. «Если вспыльчивому мужу не противиться, он всегда будет твоим рабом», — говорила она. Но сама-то она, родившая чуть ли не взвод детей, знала, каким «рабом» был отец.