— Не желаю я с этим связываться… — раздраженно сказал он. — Я ничего не слышал, ничего не знаю…
Несолоно хлебавши я вернулся к вышке. Ночью я посадил раненого на мула и повез к морю, к хижине дядюшки Яннакоса, который в свое время имел связь с островом Самос. Старик и его жена, увидев нас, испугались и начали брюзжать. Но прогнать нас им сердце не позволило. Дядюшка Яннакос задумался.
— Ладно, будь что будет, — сказал он наконец. — В беде мы все одна семья. Ты ступай с богом, а я попробую переправить Хараламбоса…
Взбешенный неудачей, начальник карательного отряда арестовал троих ни в чем не повинных людей, обвинив их в том, что они помогают дезертирам. Одним из них был ростовщик Панаётоглу, вторым — мой близкий друг Христос Голис, а третьим — мой младший брат Георгий, семнадцатилетний парнишка. Их отправили в смирненскую тюрьму, продержали там три месяца, поиздевались над ними, но в конце концов суд их оправдал. Еще были, видно, люди с сердцем, желавшие мира и покоя в наших местах.
Но наш отряд не мог больше скрываться в горах. Игра в прятки со смертью теперь каждую минуту могла кончиться трагедией.
VI
В январе 1915 года был призван мой возраст. Я и около семидесяти моих односельчан явились в Кушадасы. Нас зарегистрировали и отослали домой за вещами, а через три дня должны были отправить в рабочие батальоны в Анкару.
Большинство из явившихся в Кушадасы, узнав, куда нас отправляют, сбежали. Я же поддался уговорам моего друга Костаса Панагоглу и решил ехать в Анкару. Костас поссорился с отцом из-за своей доли наследства и поэтому хотел уехать. Втайне он надеялся, что старик пожалеет его и изменит завещание. Но почему я сделал такую глупость и поехал с ним? Когда человек ищет оправдание своим поступкам, он всегда что-нибудь находит. Я подумал: «У тебя есть два пути, оба несладкие, но надо сделать выбор. Один из них знакомый — скрыться, спрятаться, но ты знаешь, что это значит. Другой — рабочий батальон, это тебе еще незнакомо. Говорят, что жизнь там невыносима, но как представить себе то, чего не испытал? Все, что рассказывали о рабочих батальонах, меня не пугает. Гораздо больше я боюсь того, что видел своими глазами. Каждый стук в дверь стоит года жизни родным! Быть вечно преследуемым, не иметь возможности нигде спокойно преклонить голову. Как крыса, прятаться на чердаках, в подвалах, бояться пошевельнуться, быть заживо погребенным. Нет, в тысячу раз лучше рабочий батальон! И там ты будешь бороться со смертью, но стоя во весь рост, грудь против груди, дыхание против дыхания». И я поехал.
Мы отправились в путь в феврале 1915 года. Ни у кого из домашних не было времени провожать меня. Георгий, прощаясь со мной, вспомнил, что скоро и его очередь. Он спросил:
— Ты боишься?
— Не знаю, — ответил я. — Знаю только, что не скажу смерти: «Приди!» Я буду бороться за жизнь!
— Мне будет очень не хватать тебя, — сказал он грустно, хлестнул лошадь и быстро скрылся из виду.
Пять суток ехали мы из Смирны в Анкару. Поезда шли медленно, потому что паровозы работали на дровах. Весь турецкий уголь вывозила Германия для своих нужд. Нас заперли в вагонах, в которых раньше перевозили лошадей. Дверь открывалась только раз в сутки, и нас выпускали, чтобы оправиться. Из четырехсот восьмидесяти человек в пункт назначения прибыли триста десять. Сто семьдесят сбежали по дороге. Охрана, состоявшая из десятка солдат, закрывала на это глаза, получая взятки и надеясь завладеть узлами сбежавших. Для солдат-бедняков узлы этих ста семидесяти греков были настоящим сокровищем. Благодаря материнской заботе и отчаянию в этих узлах было все лучшее, что имелось в доме, — и продукты и одежда.
Скольким из тех, кто бежал, удалось выжить и добраться до дома? Горы негостеприимны. Снег по колено, стаями, словно волки, бродят турецкие дезертиры… На дорогах полно охранников. Надо иметь много денег, чтобы давать взятки, быть удачливым и ловким, чтобы обойти все ловушки. Тысячи греков нашли в горах свою смерть. И это было их счастьем. Потому что пойманных передавали властям, а это было хуже смерти. Лучше было сразу умереть от пули или удара ножа, чем вернуться в рабочий батальон.
Меня отправили во второй рабочий батальон в восьмидесяти километрах от Анкары, в деревню Кылычлар. Двенадцать батальонов работали на строительстве шоссе и железной дороги, которую начала еще до войны прокладывать французская компания.
Первое, что я увидел, прибыв в батальон, были четыре дезертира-грека, которых привели под конвоем. Их заставили стать на колени. Командир батальона, в распоряжение которого нас прислали, произнес перед нами речь, полную ругательств и угроз. Потом схватил хлыст из бычьих жил и начал избивать связанных беглецов. Слышался свист хлыста, стоны людей и прерывистое дыхание командира. Когда он устал, хлыст перешел к жандармам. Из исхлестанных людских тел лилась черная кровь. Беглецов поставили на ноги и надели им на шеи «ожерелья». Это были толстые железные обручи весом в три ока каждое. Концы их склепывались прямо на человеке. Снять этот обруч было возможно, только распилив его. Люди копали в них землю, разбивали камни, в них ели и ложились спать! Обручи эти как бы срастались с ними.