В начале мая к нам приехал главный врач турецкой армии. Его звали Шюкрю-эфенди. Если он жив, пусть долгими будут его дни. Его приезд был для нас словно явление Христа. Он спас нас. Военный мундир и война не смогли вытравить человечности из этого мужественного сердца. Увидев нас, он пришел в ужас. Он тут же распорядился перевести тяжелобольных в госпиталь, открыть окна, сжечь завшивевшую одежду и соломенные тюфяки, продезинфицировать и побелить помещение. Появились одеяла, белье, дезинфекционная камера. Обязательным стали стрижка и баня. Появились лекарства, молоко, улучшилось питание. Тем, кто выкарабкался из болезни, как я, он давал четырехмесячный отпуск для поправки. На что только не способна людская доброта! И если из трех тысяч обреченных семьсот человек все-таки остались в живых, обязаны они этим Шюкрю-эфенди.
Он взял меня к себе, чтобы я помог ему писать увольнительные больным. Когда подошла и моя очередь получить отпуск, я разволновался.
— Никогда не забуду, что вы для нас сделали, — сказал я торжественно.
— Я сделал это не из личного расположения к тебе и твоим соотечественникам. Я сделал это для своей родины. Во что превратится нация, если мы будем учить наших граждан и солдат жить, как звери?
— Война сбивает людей с праведного пути, — робко сказал я, не зная как он отнесется к моим словам.
Он взглянул на меня из-под очков чистыми голубыми глазами.
— Твоя молодость и страдания, которые ты перенес, не помешали тебе правильно понять жизнь. Война открывает страшные бездны в душах людей и целых народов. В наших древних мифах рассказывается о Цирцее, которая прикосновением жезла превращала людей в свиней. Вот и война как этот жезл… Ну, поезжай теперь к матери, пусть она откормит тебя как следует, поставит на ноги.
Мне казалось, что я вновь обрел душу. Ноги мои окрепли, в сердце вновь ожила надежда. Но когда поезд тронулся, меня охватили страшные воспоминания. Сколько дорогих сердцу друзей и односельчан осталось навсегда в этой земле. Что я скажу их матерям, когда они со страхом обратят ко мне взгляд? Имею ли я право скрыть от них правду?
VII
Я и не заметил, как пролетели четыре месяца моего отпуска. Радость быстролетна, как ветер, человек никогда не успевает насладиться ею. Первый месяц я провел в постели. Я вставал, пробовал работать, но тут же ложился опять. Мать с тревогой смотрела на меня.
— Когда же ты поправишься, сынок? Когда ты вернешься к жизни?
Я часто наблюдал, как она, стараясь не шуметь, хлопотала по дому. И удивлялся, как в этой иссохшей узкой груди могло вмещаться такое огромное сердце! Она таяла как свеча. Когда они с сестрой уходили в поле, оставляя меня одного, я принимался рассматривать мебель, кружева, пальмы и цветы, которыми так гордилась мать. На стене висел портрет отца. Его строгий взгляд, лихо закрученные усы, отвисшая губы и квадратный раздвоенный подбородок делали его лицо на портрете еще более жестким, чем в жизни. Рядом с его портретом висел портрет матери. Хрупкая, добрая. Фотограф сам повесил ее портрет после смерти отца, потому что отец никогда не снимался с ней вместе. В углу комнаты стояла божница из орехового дерева, где хранились их свадебные венки, веточки лавра и сухого базилика, бронзовая курильница и несколько серебрянных монет — приношения во время болезни отца и бегства Михалиса в Грецию. Сколько воспоминаний навевали эти вещи!
Немного окрепнув, я сразу же взялся за работу. Крестьянин не знает, что значит отдых. У меня к тому же все братья были мобилизованы. Пропадут все наши прежние труды! Что могут сделать одни женщины? Деревья, необрезанные и неполитые, давали совсем мало плодов, да и те еще зелеными съедали дети и птицы. Прозванный «святым» дядюшка Стилянос и его семья съели пшеницу, которую моя мать дала ему, чтобы он засеял наше поле. Земля заросла крапивой и чертополохом.
Не давали покоя крестьянам турецкие дезертиры. Из-за куска хлеба, какой-нибудь ветхой одежды, обручального кольца, золотой коронки они могли убить человека. Крестьяне, отправляясь утром из дома в поле или в сады, крестились и молили всех святых помочь им вернуться вечером домой живыми.
Был убит наш сосед Андонис. Утром я видел в окно, как он прощался с женой и она уговаривала его остаться дома.