— Хватит! Столько мучиться, чтобы в конце попасться! Мы должны прийти домой живыми.
И мы снова отправились в путь.
X
Было далеко за полночь, когда мы вошли в Кыркындже. Пустынные улицы, темные окна, запертые на засов двери. Ни сторожа, ни собак. Я постучал в дверь нашего дома. Открыла мать и, увидев меня, обомлела; потом кинулась ко мне, обняла, стала целовать и причитать:
— Сынок мой! Мальчик мой! Как же тебе удалось? Какому святому мне молиться, сердце мое!
Мы называли друг друга ласковыми именами, каких никогда раньше не произносили. Но вот мать словно очнулась и засуетилась. Она принесла воды, накрыла стол. Потом, отозвав меня в сторонку, шепотом спросила:
— Гость останется у нас?
— Да, мать, он должен остаться. Иначе нельзя. Ведь не выгнать же его на улицу!
— Что ты, сынок! О чем толковать! Но знаешь… на чердаке прячется твой младший брат…
— Что ты говоришь! Георгий?
Я бросился на чердак. Мы с братом обнялись, расцеловались. Его трудно было узнать. Борода, длинные волосы, тусклый взгляд. Говорил он с трудом и так ослабел, что еле двигался. Все же он рассказал мне, что проделал маленькую дырку в крыше, чтобы любоваться закатом, который он так любил.
— Да ты нисколько не изменился! Может, скажешь, что и рисуешь понемногу?
Георгий улыбнулся.
— Не-ет! — протянул он. — Руки, ноги и даже сердце — все у меня будто парализовано.
Прошел день после радостной встречи, и мной овладело беспокойство. Три дезертира на одном чердаке — не много ли?
— Я уйду, мать. Поднимусь в горы, там есть тайник в пещере…
Мать побледнела, нахмурилась.
— Господь с тобой! Вот так же и твой брат Панагос сказал. И однажды ушел, а эти собаки убили его. Если ты любишь меня, сынок, не делай этого. Или всем жить, или никому.
Прошло десять дней. Панагис ушел. Ему надо было пройти около семидесяти километров до своей деревни. Я беспокоился за него, но неприятность неожиданно свалилась на меня.
Мать давно уже приютила сиротку, четырнадцатилетнюю Катинё. Это была дочка рыбака Трамуданаса, убитого в Чаглы турками. Его заподозрили, что он держит связь с греческими властями на острове Самос. Однажды вечером, когда он спал, турки ворвались в его дом и всадили пулю в спящего. Трамуданас так и не проснулся. Пуля задела и его двухлетнего сына, который в тот вечер, пригревшись, уснул рядом с отцом. Потом, когда греков выселили с побережья, семья Трамуданаса рассеялась по разным местам.
Катинё с этих пор впала в какое-то оцепенение, ходила молчаливая и рассеянная. Однажды она пошла к источнику, заперла за собой дверь, а ключ вынуть забыла. В это время случайно проходил турецкий патруль, и офицер увидел ключ в двери. Это показалось ему подозрительным, и турки ворвались в дом. Мы с братом не успели бы все равно спрятаться вдвоем. Кроме того, турки затеяли бы обыск, обнаружили бы нас, и мы бы оба погибли. Я подтолкнул Георгия, чтобы он побыстрее лез в тайник, а сам, собрав все свое хладнокровие, остался на месте, надеясь как-нибудь выкрутиться. Я стоял у очага и делал вид, что грею руки. Когда турки вошли в комнату, я обернулся, поздоровался с их командиром и спокойно сказал, что я дезертир, что я убежал из Анкары. Офицер растерялся от такого признания.
— В первый раз вижу дезертира, который не пытается скрыться!
— Скрыться? А какой от этого прок? Разве вы не нашли бы меня при обыске? Не дурак же я, чтобы притворяться, врать и быть за это избитым! Ведь в участке все равно знают, кто я и где должен находиться.
— Собирайся, пойдешь с нами, — сказал командир мягко, словно сочувствуя мне.
Я решил его прощупать, не падок ли он на взятки.
— Вы оказали бы мне большую честь, выпив чашечку кофе, — предложил я.
— Нет, нет! Бери, что нужно, и пошли!
И не успел я оглянуться, как очутился в полицейском участке. Даже с матерью не простился. На сердце у меня легла свинцовая тяжесть, но я утешался тем, что хоть Георгий спасен.
Меня не били, не мучили, а сразу отправили в Азизье, в военную тюрьму, где сидели солдаты всех родов войск. Посадили в камеру, где были греки, турки, армяне — дезертиры, те, кто просрочил отпуск, осужденные за другие преступления. Снова грязь, вши, голод, ни вершка свободного, чтобы лечь. Напрасно мы просили, чтобы нам хоть в уборную разрешили выходить.
На третий день в нашей камере чуть не произошло убийство. К нам посадили группу турецких дезертиров. И вот один из них объявил, что у него пропали пять лир, которые ему дал отец. Они были запечены в лепешку, чтобы не нашли их во время обыска. Он обвинял всех подряд, началась драка, блеснули ножи.