— Аллах с вами! Остановитесь! — закричал вдруг один молодой турок, побледнев. — Я виноват, не грешите зря. Вчера вечером меня начало тошнить от запаха лепешек. Я залез к нему в мешок и съел штуки три. Наверно, я проглотил и бумажку в пять лир. Простите меня!
Турок, у которого пропали деньги, неутешно плакал, остальные спрятали ножи и разразились смехом.
Все только и ждали повода, чтобы посмеяться, хоть и над чужой бедой! Был один бедняга армянин, которого мучил понос, — смеялись над ним. Смеялись и надо мной: у меня заболели зубы, раздуло щеку, я пытался каким-то ржавым ножом вскрыть нарыв, чтобы облегчить боль. Я дал надзирателю лиру, чтобы он позвал хоть парикмахера и тот удалил бы мне гнилой зуб. Но, к моему несчастью, об этом узнал офицер и прямо взбесился:
— Это запрещено! — орал он. — Приедешь в свой батальон — попросишься к зубному врачу.
— Да что ты говоришь, эфенди! Погляди на меня! Ведь мне весь рот перекосило, щека того и гляди лопнет!
— Единственное, что я могу сделать, это отправить тебя с группой, которая сегодня уезжает.
Он сдержал слово. Отправил меня с двадцатью греками в тот же день. В поезде мы сразу же сговорились бежать. Мы были готовы на все. Бежать, бежать, и будь что будет. Мы пообещали двум жандармам, которые нас сопровождали, по десять лир с каждого, чтобы они нас отпустили. Но они начали торговаться и запросили по пятнадцати.
— Пятнадцать так пятнадцать! — согласились все. Только парень из Баладжика и я стали уговаривать жандармов согласиться на десять. После долгих просьб дело было улажено. На первой же маленькой станции жандармы пришли к нам и сказали:
— Вы двое слезайте здесь. Тут никого нет. Все равно всем сразу прыгать трудно, да и рискованно.
Так мы и сделали. На станции не было ни души. Мы спрыгнули и спрятались за сложенными в кучу шпалами. Затаив дыхание, ждали, когда раздастся свисток и поезд тронется. Тогда можно будет перекреститься. Но поезд задерживался. Вдруг перед нами выросли два всадника — военный патруль.
Документов у нас, конечно, не было, и нас арестовали. На нас надели наручники и отправили к коменданту. Конвоиры проговорились, что арестовали нас не случайно. Нас выдали жандармы, потому что мы дали им только по десять лир.
То, что мы узнали, помогло мне составить план действия. Я договорился с товарищем не скрывать правду от офицера, который будет нас допрашивать.
— За взятку судят, — объяснил я ему. — А до суда — предварительное заключение. У нас будет время сообщить родным о случившемся, может быть, они как-нибудь нам помогут. Да и вообще лучше попасть в тюрьму, чем в рабочий батальон.
Так мы предали наших предателей; шесть месяцев нас держали в тюрьме. Потом судили. Военно-полевой суд присудил жандармам по пяти лет, а нам по три года. Но у жандармов были сильные заступники, они добились пересмотра дела. Жандармов оправдали, а нам дали по шесть месяцев.
Мытарства мои на этом не кончились. Меня отправили в лагерь в город Бандырму. Тысячи греков и турок отбывали там заключение за фальшивые удостоверения, за дачу взяток, за нарушение воинской дисциплины. Основной пыткой и здесь был голод. Еды, которую отпускали на три тысячи человек, не хватило бы и двумстам, чтобы утолить голод! Все разворовывалось. Воровали и паши, и коменданты, и начальники тюрем, и интенданты, и простые служители. Все давно поняли, что Турция проиграла войну, и спешили награбить побольше. У кого были деньги, мог купить даже везира, чтоб тот чистил ему ботинки.
Понятия «родина», «честь» перестали играть роль. Вскоре нас перевели в казармы Силимье в Стамбул. Мы пробыли там несколько недель. Единственной едой у нас была похлебка из инжира, в которой плавали мухи, тараканы, даже дохлые крысы. Кишмя кишели вши. Сыпной тиф и триппер косили людей. Если бы не подоспел приказ о дезинфекции, бане и переводе нас в Соганлы, мы бы все отдали богу душу. В Соганлы нас отправляли для пополнения дивизии, разбитой на русском фронте.
— Там, в России, война кончилась, — сказал Матиос, бывший кузнец, прозванный Телеграфом за то, что он всегда первым узнавал новости. — Дай бог, чтобы она кончилась и у нас.
— А как же это она кончилась в России, эта трижды проклятая война? — спросил пекарь Ахмед.
— Я слыхал, как русские пленные говорили об одном человеке с бородкой, который издал великий указ, что надо кончать войну, и она кончилась. Он, говорят, издал и другой важный указ — чтоб не было богатых и бедных. Так и сделали. И он роздал крестьянам помещичью землю. А всех богачей выгнали из дворцов, и теперь там живут бедняки, как ты и я. Ахмед чуть не лопнул со смеху.