— Покупайте! Это вас спасет!
На какой-то фабрике мы встретили своих односельчан и друзей. Они потеснились, и мы смогли присесть. Мы устали смертельно. Нам казалось, что мы сразу же уснем беспробудным сном. Но мы так и не сомкнули глаз. Ночью рушились стены сгоревших домов. То и дело винтовочные выстрелы и залпы орудий разрывали тишину…
— Слышите выстрелы? Кого-то расстреливают… — И люди дрожали от страха.
— Вчера турки вошли в склад, что напротив, хотели взять кого-то, — начал рассказывать дядюшка Костис. — Дети покойного Андониса Мандзариса, Димитракис и Мария, услышав, что идут турки, насмерть перепугались и спрятались в куче угля. Они вспомнили своего зарезанного отца. Мать их в это время вышла на минутку. Она тоже услышала, что пришли турки. И прибежала, чтобы защитить своих детей. Искала их повсюду. Они видели и слышали ее, но молчали, потому что турки стояли рядом. Несчастная мать с ума сходила. Выбежала на улицу. Идет, плачет и кричит: «Дети мои! Ради бога, не видел ли кто моих детей?! Ах, забрали их у меня! Зачем мне теперь жить! Дети, дети мои!» Побежала к морю, бросилась в воду и утонула. Когда дети вылезли из угольной кучи, им осталось только оплакивать мать и свою судьбу…
Мы бодрствуем. Несколько человек выходят на двор и сразу же возвращаются, испуганные.
— Что-то будет! Войска окружили фабрику. Хватают мужчин. Говорят — Нуреддин-паша приказал. Все мужчины от восемнадцати до сорока лет останутся в плену, будут восстанавливать разрушенное. А женщины с детьми и все остальные могут уехать на кораблях…
— Хочет совсем от греков избавиться!
Ни одна мать не хочет сказать, что ее сыну уже восемнадцать. Ни одна женщина не признается, что ее мужу меньше пятидесяти. Все плачут, причитают. Моя мать стоит с сухими глазами, опустив руки, словно окаменевшая. Мы с Костасом наклоняемся и целуем ее, как целуют того, с кем не надеются больше увидеться.
— Не бойся за нас, мать, — говорю я. — Мы вернемся домой…
Я видел, как страшно блеснул ее взгляд. Губы стали белыми и дрожали. Костас заплакал. Словно знал, что больше не вернется, как не вернулся и наш Стаматис.
— Прощай, мать!
XVIII
Нас, около двух тысяч мужчин, построили в колонну и повели. Без всяких документов нас передали отряду, который должен был доставить нас в город Мэнису. Мы подозревали, что, как только мы отойдем немного, нас уничтожат. Однако кошмар начался еще на улицах Смирны. Озверевшие турки — жители города — жаждали мести и накинулись на нас с палками и камнями.
— Бейте, бейте негодяев!
С балконов летели бутылки, горшки с нечистотами… Пока мы дошли до района Басмахан, было убито человек пятьдесят. Конвоиры выволакивали из колонны раненых и с издевкой приговаривали:
— Ах! Ах, бедняжки! Пойдемте в госпиталь…
И тут же убивали их. Те, кому удалось выйти из Смирны живыми, говорили: «Слава богу! Теперь мы спасены…» Но радовались мы рано. Впереди нас ожидали еще более страшные испытания. Как только в турецких деревнях узнавали, что ведут пленных, крестьяне выходили навстречу нам с одним желанием — отомстить. Со всех сторон раздавались полные ненависти голоса.
— Они убили моего сына!
— И мою жену!
— А у меня сожгли дом!
Из нашей четверки схватили Лисандроса, учителя с черноморского побережья, вспороли ему живот и заставили идти и нести в руках свои кишки! Его обвинял старик, у которого глаза так слиплись от гноя, что нельзя было понять, слепой он или зрячий.
— Вот этот! Этот! — и показывал на него пальцем.
Два конвоира кинулись к Лисандросу.
— Нет, это не я! Не обо мне он говорит! — кричал Лисандрос. Он не знал старика и не понимал, в чем его обвиняют. Конвоиры били его с упорством маньяков, били, как бьют по полену, чтобы расколоть его.
— Сволочь, неверный, ты сжег его дом!
— Не грешите! Это не я! Я ничего не знаю… Я никогда не бывал в этих местах… Ни-и-и-когда…
Ударом ножа ему вспороли живот. Турок вытянул кишки.
— На, держи! Это тебе в награду! Шагай! Слышишь? Шагай!
Он схватил Лисандроса за шиворот и поставил на ноги. Лисандрос оседал на землю, как пустой мешок. Он сделал несколько шагов и упал замертво.
— Ой-ой-ой! — жалобно запричитал Арист, который шел рядом с Лисандросом. — Ой, это ошибка, он не виноват!
Но у нас не было сил думать обо всем этом. Во рту пересохло. Внутри все горело. Была страшная жара. Три дня мы шли без глотка воды. Проходили мимо рек и речушек, колодцев и источников, но нам не давали даже губы помочить. Тех, кто не выдерживал и падал, убивали.