Тишина в Патере особенно глубока. В северной Новой Москве, откуда я родом, звучат голоса и смех, часто взлетают корабли, играет музыка, приглушенная гулом установок для синтеза воды и энергоблоков. Жизнь тихонько бурлит, как вода под крышкой. А здесь… Здесь я слышу лишь собственные мысли.
На краю поселения темнеет армированная коробка НИИ: буквой «П», с шаттлом на взлетной площадке. Лет институту немного, нашу группу назначили в Патеру за два года до войны. Только и успели, что взять образцы и наладить работу купола, как половину наших призвали. Вообще филиалы исследовательского института есть в каждом поселении, в конце концов, мы же исследователи. Мы, марсиане. Цель каждого из нас — каждого поселения, будь оно русским, иранским или японским, — исследовать, сделать Марс пригодным для жизни. Наши родители, первый поток колонистов, хотели создать мир, свободный от политики, мир науки.
Если бы они только знали, что человеческая природа останется прежней даже вдали от перенаселенной жаркой Земли.
Если бы они видели нас, придавленных, искалеченных войной, и все эти передачи из Главного штаба Аркадии. Военных, с английской непробиваемой уверенностью вещавших с экранов про независимость и спасение марсианских ресурсов. Они бы сразу заметили, поняли, к чему все идет.
А мы не замечали. Забыли, что каждый второй приписан к МВКС и проходил курс боевой подготовки. Глупость, конечно. В итоге Земля бомбила всех: и военных, и исследователей. Наши мужчины и женщины замерзали в открытом космосе, сыпались из подбитых кораблей, как биокорм из банки. Наши города горели, разлетались радиоактивной пылью.
Отсюда, из Патеры, война казалась далекой и ужасной, как документальный фильм о Земле. Иногда, в особо пыльные дни, подача электричества прерывалась, и я боялась, что, кроме нашего поселения, на планете ничего не осталось. Что все занесло песком. Что Вадим не найдет нас, когда вернется с орбиты, потеряет в рисунке марсианского пейзажа.
Сейчас, когда пишу, тишина вновь наваливается, вязко обволакивает, заполняет легкие, отчего тяжело дышать и ладони потеют. Сердце сбивается, хочется кричать, бежать… Помогает только прикосновение к Вадиму. Сейчас я могу это сделать без страха — он спит, закутавшись в одеяло, точно в кокон. Спит беспокойно: глаза мечутся под веками, одна рука что-то сжимает под подушкой, быть может, пистолет. Но все-таки он красив, несмотря на шрамы и злое, жесткое выражение лица.
Самый близкий человек.
Мой якорь в песках Патеры.
Теперь он не зовет меня по имени. Он вообще меня не зовет. Почти не разговаривает, мало ест, несколько раз в день проверяет средства первой помощи. Выходит из дома редко, чаще сидит в кресле — может, из-за болей в спине или общего изможденного состояния. В эти моменты он покидает меня. Взгляд устремляется вдаль. Не на лабораторный корабль с парусами-батареями, которые блестят, отражая солнечные лучи, не на гребни Патеры, а куда-то в космическую тьму, где погибли его товарищи.
Может, он ждет возвращения земных кораблей? Или что за ним прилетят. Спустится военный транспортер, выжигая дюзами круги на песке, откроется шлюз, выйдут парни в скафандрах и снова увезут его на базу.
Иногда он хмурится, что-то ищет в планшете. Иногда я слышу удар кулака о стол — значит, Интернет снова пропал. Связь с земной сеткой оборвалась еще в начале войны, а марсианская работает так себе и только когда есть электричество. И что такого срочного в том планшете? От вопросов Вадим отмахивается, сам ни о чем не рассказывает. Не знаю, что мне делать.
У многих такое, сказала Елена Николавна из пункта медпомощи. Всему виной посттравматический синдром, усугубленный нейроимплантами, которые встраивают для усиления рефлексов и управления кораблем. То ли что-то с ними происходит в невесомости, то ли они изначально с браком — кто знает, как их собирают корейские поселенцы из Маринер? Многих солдат мучают мигрени, перепады настроения, приступы агрессии. У некоторых прошло, сказала она. Заметны улучшения. Исследования показали. Заменить? Нет, его не заменить, он уже сросся с тканями, слишком велик риск повредить мозг.
Это мало утешило. Я вообще не хотела идти в ее будку с забеленными иллюминаторами — первый год в Патере отмечалась там каждую неделю, наблюдалась с астмой и нарушениями сна. И хочу сказать, что психолог из Елены Николавны так себе. Потому скупость ее ответов меня совсем не удивила. С командованием русского отделения МВКС меня не соединяют, просят отправить заявку на почту. Я отправила, отправляю каждый день, но ответа нет.