Рихо медленно закипал от бешенства. Сектанты явно что-то скрывали, а переходить к открытым угрозам в этой беззаконной глуши ему не казалось разумным. И он сильно сомневался, что намеченная на завтра вылазка в джунгли как-то прояснит ситуацию.
День в итоге выдался утомительным и бестолковым. Так что, придя после заката в крохотную хижину, в которой его на правах главного в отряде поселили отдельно от остальных Гончих и Лейфа, Рихо с удовольствием растянулся на узкой кровати и очень скоро провалился в сон.
Проснулся он, правда, задолго до рассвета — от тихого скрипа, с которым приотворилась входная дверь.
На фоне тускло освещённого луной входа возник тёмный силуэт, но Рихо не спешил окликать вошедшего, сжав ладонь на рукояти кинжала под подушкой. Незваный гость же на пару мгновений замешкался на пороге и лишь после этого решительно шагнул вперёд.
***
Ухоженные пальцы Дагрун постукивали по краешку страницы обтянутого чёрной кожей тома, касаясь гравюры, изображавшей металлическую звезду, усыпанную крупными тёмными камнями.
Асторре пару мгновений наблюдал за этим зрелищем как зачарованный, а потом в сердцах сказал:
— Чёртова штуковина, и привёз же её кто-то! — А когда Дагрун подняла взгляд от книги, спросил: — Ты хотя бы знаешь, что нам с ней делать, когда найдём? Не хотелось бы превратиться в такое же… убоище, как тот чародей!
— Обычных мер предосторожности вполне хватит, — пожала плечами чародейка. — Голыми руками не хватать, а лучше — брать только в перчатках из кожи морского змея. Ну, и перевозить в шкатулке из белопламенной стали. В остальном Звезда не так опасна. Хранили же её Эррейны у себя и щупальцами не покрывались. А чародей… Думаю, он вёз артефакт на себе через океан, чтобы замаскировать его магию собственной.
— Надо быть полным идиотом, чтобы согласиться на такое, — хмыкнул Асторре в ответ, потягиваясь в своём любимом кресле, обитом мягкой фиолетовой кожей. — Либо — фанатиком, что тоже, конечно, не исключено. Но всё-таки, у тебя нет предположений, зачем штуковина ташайцам?
— Никаких, — покачала головой Дагрун. — Никогда не интересовалась соланнскими артефактами.
— Кеару, похоже, что-то знает о Звезде. Во всяком случае, он мне так написал. Ладно, завтра они с Хейденом прибудут сюда, тогда и будет время мальчишку расспросить.
— Предупредите ташайца, чтоб он был поосторожней, командир. После того, что произошло в эллианских купальнях, горожане слишком злы на туземцев. Я слышала, одну дикарскую девчонку уже забили до смерти где-то на окраине — подумали, что она змеиная жрица, — в тёмно-серых глазах Дагрун читалась тревога.
И Асторре отлично понимал, почему она забеспокоилась. Магов мидландцы любили не больше чужеземцев и, начав с дикарей, вполне могли перейти на чародеев. Пусть даже саму Дагрун и защищала воля Церкви, но разъярённой толпе это едва ли получилось бы растолковать.
— Не волнуйся, — сказал Асторре, легонько сжав запястье собеседницы. — Второй Эдетанны с растерзанными на площадях магами в Хайнрихштадте не будет. И ташайцев просто так убивать здесь не станут. Это дело Церкви — разбираться, кто из туземцев заслуживает смерти, а не всяких выблядков из подворотен.
— Гончие станут защищать дикарей от мидландцев, командир? — уголок рта Дагрун дёрнулся вверх. — Губернатор не назовёт это вмешательством в дела светских властей?
— Губернатор уехал охотиться на горных козлов. Самая подходящая для него компания, — ухмыльнулся Асторре. — А когда вернётся, надеюсь, уже всё уляжется.
— Не заиграйтесь с имперцами. У них острые зубы — вспомните хотя бы убийство кардинала Фиенна.
Всё-таки Дагрун, какой простой и понятной она бы ни казалась Асторре, сражаясь с ним бок о бок или разметавшись обнажённой в его постели, оставалась истинной чародейкой Ковена. Умной, коварной и умеющей ранить словами не хуже, чем заклятьями… Даже когда она сама об этом не подозревала.
Но сейчас Асторре нашёл в себе силы ответить всё с той же спокойной усмешкой:
— Вот его я им ещё точно как-нибудь припомню, — и тут же добавил: — Не стану тебя задерживать, Дагрун. Ближайшие дни у нас наверняка выдадутся весёлыми, так что советую выспаться. Ну, или отдохнуть как-нибудь поинтереснее.
— Благодарю, командир, — в ответ Дагрун наградила Асторре такой ослепительной улыбкой, что он едва не предложил ей задержаться в кабинете.
Но, поразмыслив, не стал делать этого сегодня, когда на губах ещё ощущался вкус поцелуев Исар, как всегда, ускользнувшей из его дома не попрощавшись.
Вместо этого, когда дверь за Дагрун захлопнулась, Асторре подошёл к окну, за которым успела сгуститься ночная тьма. Опёршись бедром о подоконник, вытащил из-за ворота овальный золотой медальон на длинной цепочке. И, раскрыв вещицу, принялся разглядывать помещённую в неё миниатюру. Изученную до каждого мельчайшего штриха, но всё равно заставлявшую сердце каждый раз при взгляде на неё сжиматься от боли.
С портрета на Асторре смотрела со странной гримаской — не то смущённой, не то любопытствующей — совсем юная девушка, ещё почти ребёнок. Её худощавое смуглое личико с мелкими чертами казалось не особенно привлекательным, было в нём даже нечто болезненное, но выразительные тёмно-карие глаза придавали ему своеобразную прелесть. А вот густыми чёрными локонами, ниспадавшими на узкие плечи, могла бы гордиться любая красотка. Художнику отлично удалось передать их пышность и блеск.
Асторре прекрасно помнил, что его племянница всегда любила, к неудовольствию своей матушки, носить волосы распущенными. Берениче терпеть не могла модные эллианские причёски из множества кос, увитых лентами и жемчужными нитями, заявляя, что от них раскалывается голова. И замысловатых нарядов тоже не любила, предпочитая самые простые, лёгкие платья, что ей — тоненькой и хрупкой — удивительно шло… Даже и без взглядов на портрет Берениче Асторре до сих пор помнил каждую её чёрточку и каждый жест. То, чему она радовалась, что злило её, а что — огорчало.
Они с Берениче, конечно, были очень разными. Самый беспутный отпрыск рода Сагредо, которого даже мундир церковного воинства не избавил от любви к сомнительным проделкам, и тихая, скромная дочь его старшего брата. Но тем не менее, как Асторре убедился, встретившись с подросшей племянницей на семейной вилле, где отдыхал после тяжёлого ранения, нашлось у них и немало общего.
Для начала — любовь к сентинским мастифам, которых Берениче предпочитала обычно сопровождавшим эллианских дам мопсам и болонкам. Чуть позже — страсть к верховой езде, которой поправлявшийся Асторре с удовольствием начал обучать Берениче, обнаружив в ней куда больше желания и упорства, чем во многих курсантах Обители Терновых Шипов. И — в какой-то момент — то, что на самом деле они удивительно похожи в своем нежелании подстраиваться под собственное блистательное семейство, платившее обоим за это чем-то между жалостью и презрением.
Берениче стала истинной наградой для Асторре, который к тридцати с лишним годам имел длинный список любовных побед, чуть меньший — успехов на службе и не приобрёл ровно никаких привязанностей.
Наградой, в итоге отнятой небесами так же внезапно, как и подаренной, потому что он не сумел уберечь её. Только отомстить за смерть своей любимой девочки. Это в первые дни после гибели Берениче, наверное, и стало единственным, что уберегло его от полного помешательства. Сейчас вспомнить то время не составило труда — картины прошлого, как живые, легко возникали в памяти.
…Казалось очень странным ощущать спокойное удовлетворение, сидя в тюрьме у Белых Псов, но это было именно то чувство, которое охватило Асторре. Когда-то он, как и многие из Гончих, боялся этого — оказаться арестованным всесильной церковной службой внутренних расследований — куда сильнее, чем гибели в бою или даже плена у еретиков или чёрных магов. А теперь понимал: он ничуть не сожалеет о поступке, который привёл его в камеру и, вполне вероятно, приведёт ещё на костёр.