Так что, услышав негромкий шорох отворившейся двери, он даже не вздрогнул. И лишь заметив вошедшего в камеру посетителя, мысленно выругался. Видеть старшего брата сейчас хотелось меньше всего.
— Томазо, — насмешливо протянул Асторре, стоило тому преступить порог. — Пришёл посочувствовать падшему родичу?
— Нет. — Благообразное, хоть и начавшее уже слегка оплывать лицо брата приобрело брезгливое выражение. — Всего лишь посмотреть в глаза мерзавцу, опорочившему нашу семью.
— Как предсказуемо, — ровным тоном ответил Асторре. Но ему дорогого стоило сохранить внешнюю невозмутимость.
Наверное, он только сейчас понял, что до этого момента на что-то надеялся. Если не на благодарность со стороны брата, то хотя бы на… понимание. Ведь Берениче, за которую он мстил, чёрт возьми, была дочерью Томазо!.. А он казался опечаленным больше «позором», который навлёк на их дом Асторре, чем её смертью.
— Предсказуемо?! — взвизгнул Томазо. — И у тебя ещё хватает совести ёрничать?.. Ты убил невинного человека, Асторре! Мужа своей племянницы! Не просто убил, а пытал его, неделю! Чего ты ждал от меня, того, что я прощу тебе грехи и приму в объятья?!
— Невинного?! Да к дьяволу такую невинность! Он убил твою дочь, а ты… Тебе его жаль, что ли?!
— Мне жаль смотреть на то, что ты сделал с репутацией нашей семьи! — патетически провозгласил Томазо, хотя смотрел при этом на Асторре как-то неуверенно. — И из-за чего… Из-за своих пьяных бредней! Берениче… Я скорблю по моей девочке, но она просто упала с лошади! Несчастный случай, в котором никто не виноват, никто!
Этого бреда Асторре уже никак не мог стерпеть.
— Да?! — взревел он, вскочив на ноги. — А следы от пальцев у неё на шее тоже лошадь оставила? Её задушили, Томазо, а перед этим избивали! И я знаю, кто это сделал, потому что этот сукин сын, её муженёк, во всём мне признался!
— Ты сам мне говорил, что под пытками признаются в чём угодно, — промямлил его брат, отведя взгляд в сторону. — Да и если Фабио бил её, как ни крути, он был в своём праве… В таком случае ты, именно ты виноват в её смерти!
— Что?!
— Все эти поездки, встречи… Ты сам задурил девчонке голову, Асторре! Неудивительно, что она сделалась строптивой и супруг оказался ею недоволен. Я вообще не уверен, что она вышла замуж девицей после ваших… прогулок.
Вот подобного заявления Асторре уже никак не мог стерпеть. То, что происходило дальше, он запомнил смутно, но Белым Псам, ворвавшимся в камеру и оттащившим его от Томазо, оказался чуть позже даже благодарен. Пусть тот и взбесил его своими домыслами до полного умопомрачения, братоубийцей Асторре становиться точно не желал.
Зато теперь он, во всяком случае, знал, что не придётся рассчитывать на поддержку семьи. Правда, принять эту новость оказалось не так уж легко, как бы ни храбрился Асторре раньше.
В итоге Томазо даже не поленился-таки явиться на церковный суд, чтобы обрисовать в красках перед присутствующими всю мерзость поступков брата. Выслушав его речь, Асторре с трудом сохранил безразличный вид и окончательно уверился в том, что ничем, кроме как костром, для него разбирательство не закончится.
Но вышло так, что Трое в этот день решили удивить своего не слишком-то почтенного служителя. Помощь пришла оттуда, откуда он никак не мог её ожидать.
Пожалуй, явись в зал суда святой Элрин, покровитель Чёрных Гончих, и вступись за обвиняемого, он удивился бы не больше, чем узнав, что речь в его защиту собирается произнести сам знаменитый Ледяной Меч, Габриэль Глациес. Настоящая фамилия того — Фиенн — не была для самого Асторре секретом, но близким знакомством с отпрыском одного из древнейших аристократических родов континента он похвастаться никак не мог. Поэтому совершенно не представлял, что заставило живую легенду Церкви вступиться за наипаршивейшего барашка в стаде… то есть, конечно, стане её воинства.
Но надо было признать: в этом Глациес оказался хорош ничуть не менее, чем в ловле еретиков и тёмных магов. Он с впечатляющей лёгкостью плёл замысловатую паутину речи, а тон его голоса становился то осторожно-вкрадчивым, то удивлял своей твёрдостью ровно там, где это требовалось, чтобы убедить уже не казавшихся такими непреклонными судей.
Глациес не забыл ни о проступках перед лицом Церкви Фабио Аварны, принявшего смерть от руки Асторре, ни о заслугах самого отпрыска рода Сагредо, слушавшего речь в своё оправдание не менее заворожённо, чем все остальные присутствующие. И в каждой фразе этого нежданного защитника звучала такая безусловная уверенность в необходимости снисхождения к «опрометчивости» Асторре, что тот вдруг почувствовал — в нём проснулась надежда, которую он после стычки с братом уже считал уснувшей вечным сном. Всё-таки, какую бы боль Асторре ни испытал, потеряв единственное дорогое существо, умирать позорной и мучительной смертью ему совсем не хотелось.
Глациес между тем с отменным изяществом довёл своё выступление до финала. И лишь завершив его, как-то резко ссутулился, тяжело опёршись узкой ладонью о край кафедры. Асторре с беспокойством, временно отодвинувшим на второй план его собственные страхи, вспомнил, что вроде бы слышал о недавнем ранении легенды Гончих. И в очередной раз подивился, почему этот юнец-аристократ, вместо того чтобы, пользуясь случаем, прохлаждаться в одном из имений Фиеннов, подверг себя такому испытанию, как выступление на суде. Не слишком-то и посильному, судя по его смертельно бледной физиономии.
Впрочем, слабость Ледяного Меча оказалась всего лишь минутной, и очень скоро он, гордо выпрямившись, прошествовал к своему месту.
Пристально смотревший на него Асторре вдруг заметил, что не он один с тревогой наблюдал за выступавшим. Молодой смуглый офицер Гончих буквально пожирал Глациеса угольно-чёрными глазами и, казалось, готов был, наплевав на приличия, вскочить с места и кинуться к тому.
Асторре изумился такой преданности, но скоро выбросил парня из головы — собственная судьба сейчас занимала его гораздо больше. И оказалась не так уж плачевна. Его всего лишь разжаловали в младшие офицеры и уже в частной беседе предупредили, что службу он продолжит вдали от цивилизованных мест. Но о казни или даже постриге в монахи никто не заводил речи.
Асторре понял, что заступничество Глациеса тут явно сыграло роль, но облегчённо переводить дух не спешил. Он не раз слышал, что Фиенны не гнушались взыскивать долги с тех, кому помогали в тех или иных ситуациях, и полагал, что их служивший Церкви отпрыск поступит так же.
Как оказалось, в этом Асторре чутьё действительно не подвело. Уже через пару дней после оправдательного приговора уличный мальчишка, вертевшийся возле гостиницы, в которой остановился недавний узник Чёрной Крепости, передал ему краткую записку, содержавшую следующие строки: «Сегодня на закате, в «Бархатной розе». Отметим свершение справедливости и обсудим некоторые детали. Ф.».
То, что встреча оказалась назначена в одном из дорогих борделей, которых в Священном Городе имелось не меньше, чем пышных соборов, Асторре не особенно удивило. В конце концов, это был едва ли не лучший способ не привлекать к ней внимания — визит Асторре в подобное место никого точно не смог бы удивить.
Переступившего порог борделя посетителя сразу же встретила фигуристая рыжеволосая красотка в изумрудных шелках, явно осведомлённая, зачем именно он появился в их заведении. Она проводила Асторре в довольно строго обставленную комнату, в которой разве что избыток тёмно-красного бархата в декоре мог напомнить о том, в каком именно заведении помещение находится.
— Добрый вечер, господин Глациес, — решив не показывать охватившего его замешательства, поприветствовал Асторре спасителя, который ожидал гостя, удобно расположившись в большом кресле. — Или же мне лучше называть вас родовым именем?
— Лучше будет, если вы отбросите формальности и станете обращаться ко мне просто по имени. Мы, к счастью, уже не в суде. Присаживайтесь, — указал он рукой с блеснувшим на ней серебряным перстнем в сторону соседнего кресла.
— Как вам угодно… Габриэль, — любезно отозвался Асторре, усевшись и теперь украдкой наблюдая за тем, как тот разливал вино.