Асторре знал. С Якобом его давно связывала не только служба, но и приятельство. Периодически Асторре даже бывал у него в гостях, в небольшом, утопавшем в пышной растительности домике, расположенном в тихом районе Хайнрихштадта. А с Ирмой — пухленькой черноволосой и голубоглазой красавицей чуть ли не вдвое младше её сурового мужа, Асторре каждый раз вёл долгие беседы.
Она с удовольствием слушала его речи, где комплименты её очарованию и умениям хозяйки перемежались весёлыми байками, в которые Асторре превращал истории о буднях церковного воинства, умалчивая обо всех неприятных подробностях. А после шутливо поддразнивала Якоба, не любившего рассказывать о службе, что, мол, ему стоило бы начать ревновать её к столь интересному собеседнику. Вот только Асторре прекрасно видел, каким неподдельным чувством светятся взгляды, которые супруги бросали друг на друга. И лишь изумлялся подобной идиллии, думая о том, что каким бы подлецом ни был, всё же никогда бы не осмелился её нарушить. В конце концов, Якоб, к которому Трое оказались милосердны ещё меньше, чем к самому Асторре, точно заслужил своё счастье.
— Так, — сказал он, — а теперь объясни мне — чего именно ты боишься? Неужели, вся эта истерика по поводу разгромленных купален добралась и до тебя, и ты настолько испугался ташайцев?
— Не их, Асторре, — медленно проговорил Якоб. — Моих дорогих соотечественников. Они уже вовсю судачат о том, что Гончие якшаются с язычниками и хватают честных имперских подданных вместо настоящих преступников. Тебя за Ноймана я осуждать не возьмусь — сам поступил бы так же. Но пойми и меня: ты-то знаешь, чего мне стоила наша треклятая служба на континенте. Второго раза я просто… не снесу, чёрт возьми! А от разговоров до дела, путь, конечно, долгий, да только не всегда. Особенно когда есть кому подтолкнуть.
Асторре устало прикрыл глаза, перед которыми промелькнуло милое, смеющееся личико Ирмы. Он хорошо помнил рассказ вдрызг пьяного Якоба о том, что сделал с его семьёй барон, возжелавший отомстить за сына, который умер в тюрьме Чёрной Крепости. И невольно задумался сейчас о словах Исар. Как-то в пылу очередного спора она заявила, что порядки Орлиного Братства лучше уже тем, что его членам, избегавшим мирских привязанностей, просто не за кого бояться. А пока Церковь Троих не введёт для своего воинства монашеские обеты, у его врагов всегда будет лишний способ надавить на Гончих при случае.
— Ты считаешь, что…
— Дарес здесь вряд ли один появился или с парой подручных. А у Багряных Стрел всегда хорошо получалось сеять хаос. И, кстати, я бы на твоём месте присмотрелся к этому рыжему мальчишке, Хейдену. Появился он — а следом и колдун. Что Дарес лично вздумал охотиться за такой… вошью, я, конечно, не поверю. А вот в то, что Хейден может оказаться с сюрпризом — вполне.
— Побойся Троих, Якоб!.. Парень едва жив остался. А после его Белые Псы полгода тягали в хвост и в гриву! Он не первый и не последний, кто был в плену, предателем это ещё никого не делает.
— Просто лишний раз предупреждаю. Не хотелось бы носить цветы на твою могилу.
— Благодарю за беспокойство, но если б я страдал излишней доверчивостью, меня бы закопали уже давно. А что касается твоей просьбы… Я её исполню. Но постарайся об этом не болтать — не у тебя единственного из офицеров есть семья.
— Спасибо, Асторре. Я буду у тебя в долгу.
— Вот только без этого, Якоб. Поверь, я-то понимаю тебя слишком хорошо.
После этого они быстро распрощались, чему Асторре оказался крайне рад. Чуть ли не впервые он чувствовал себя неловко рядом со старым приятелем, сегодня казавшимся таким слабым и уязвимым. И ещё хуже стало от мысли, что он сам, наверняка, выглядел таким же в глазах Дагрун. Она, похоже, в последние дни смотрела на него с откровенной жалостью.
…Или же — в глазах молодой чародейки-целительницы. Та в который раз встретила его понимающим кивком, скользнув прочь от постели Кеару, едва командир Чёрной Крепости появился в лазарете. Асторре и сам не понимал, зачем в который раз отрывался от служебных дел, которых сейчас было столько, что даже ночевать он предпочитал в рабочем кабинете. Для чего приходил сюда, пугая целителей своим мрачным видом, и сидел у постели изувеченного и не слишком-то осознававшего что-то из происходящего мальчишки. Того, которого сам же не уберёг, да и теперь толком ни чем не мог ему помочь.
Каждый раз Асторре казалось, что он делает своими визитами всем только хуже. Местный чародей отводил взгляд в сторону и давал весьма туманные ответы, когда Асторре допытывался, сможет ли его колдовство если не полностью исцелить Кеару, то хотя бы гарантировать, что тот выживет. А помощница мага просто удирала со всех ног, едва завидев высокое начальство… Но всё же не приходить сюда для него было бы ещё более мучительно.
Сегодня, правда, кое-что оказалось иначе, чем обычно. Асторре уж собирался идти прочь — губернатор не обрадовался бы его опозданию — когда услышал полувздох-полустон и, обернувшись, увидел, что Кеару смотрит прямо на него. Взгляд у мальчишки был мутный, ничего не понимающий, и Асторре засомневался, узнает ли Кеару его вообще. Поэтому невольно обрадовался, услышав тихое:
— Господин Сагредо…
— Кеару! Как ты? Ты…
— Больно. Всё время больно, хотя они говорят… Господин Сагредо, я… я не об этом. Я… попросить…
— О чём? Что для тебя сделать, Кеару? Ты только скажи, я…
— Господин Сагредо… вы… меня… — он на какое-то время прикрыл глаза. Асторре уже думал идти за целительницей, когда Кеару вдруг распахнул их и заговорил неожиданно громко, хотя при этом то и дело переводя дух: — Господин Сагредо, добейте меня, пожалуйста! Если я сам… грех. Да и не могу — сил… совсем нет. Я пытался, и…
— Кеару, какого дьявола?! Чушь всякую не неси, а, дурень ты чёртов! Слышал бы тебя Рихо, всыпал бы тебе, как только поправишься! Думать даже не смей, маги тебя вылечат, надо только потерпеть, и…
— Не вылечат, — голос Кеару показался Асторре спокойным и каким-то слишком взрослым. — Я слышал, что они говорят между собой.
— Я им пятки велю припечь, тогда не так заболтают! — всё-таки не выдержав, рявкнул Асторре.
Но его прервал короткий, тут же оборвавшийся смешок.
— Не… надо, господин Сагредо. Они не виноваты же. Чудес не бывает. Уж не два раза. Да может оно и к лучшему. Плеть — наказание для рабов. С таким позором жить… зачем? Я сам не хочу. Господин Сагредо, я вас прошу…
— Скажи мне, пожалуйста, а о Рихо ты, сволочь ташайская, подумал?! Каково ему будет?! У него никого, кроме тебя, нет, а ты…
— Я… виноват. Его подвёл. Лучше ему меня не видеть больше… такого.
— А ты уверен, что он тоже так думает?! Молодец какой, всё за всех решил!
— Жалко, — бесцветным голосом откликнулся Кеару. — Я думал, вы… поймёте. Ну, значит, нет…
— Не понимаю, не надейся, — мотнул головой Асторре. — И я разочарован — думал, ты всё же стал добрым трикверианцем.
— Что?.. Я же сказал вам — не хочу своей рукой, грех…
— А вот верить во все эти ваши: «плеть — это позор» — не грех? Не языческие предрассудки? Может, если завтра меня Багряные Стрелы похитят и высекут, мне тоже лезть в петлю?!
— В Закатных Землях же нет Багряных Стрел, — в голосе Кеару, пусть и всё больше слабевшем, послышался интерес.
— Да неужели? Ты, знаешь ли, многое пропустил.
— Расскажите… пожалуйста.
— Завтра, Кеару, завтра. Сейчас ты всё равно не удержишь глаза открытыми дольше пяти минут. А завтра я приду снова. Договорились?
— Я… договорились, господин Сагредо.
Пять минут оказались даже слишком долгим сроком — не то в сон, не то в забытьё Кеару провалился куда быстрее. Асторре ещё какое-то время посидел рядом с его постелью, а потом нехотя встал. Лазарет он покинул с очень нехорошими предчувствиями и ощущением абсолютного собственного бессилия. Но дела всё равно не могли ждать, какие бы тревоги не терзали его.
Уже проезжая верхом по широким улицам Хайнрихштадта, Асторре не мог не заметить, что центр столицы выглядел несколько иначе, чем обычно. Меж скульптур и фонтанов, укрытых тенью раскидистых деревьев было куда меньше прохаживавшихся парочками или даже целыми семьями добропорядочных горожан, а те, что всё-таки выбрались на вечернюю прогулку, выглядели настороженными и притихшими. Известий о разгромленной в магическом поединке купальне и пугающих происшествиях в Суллане оказалось вполне достаточно, чтобы погрузить столицу в тревожное ожидание.