В полдень, услышав шум моторов проехавших мимо машин, он испытал чувства потерпевшего кораблекрушение мореплавателя, с утлого плота глядящего, как проплывают на горизонте дымы далеких пароходов. Машины подъехали к хижине и, натужно ревя на крутом подъеме, проехали не останавливаясь мимо. Он звал их, но к тому времени ослаб настолько, что, без сомнения, его зов о помощи не мог быть услышан. Ведь с расстояния почти сто ярдов дорога, поднимаясь все выше и выше, уходила в горы. Но даже в таком состоянии, стоило начать спускаться сумеркам, он последними усилиями воли заставил себя встать и зажечь лампу. Он не хотел умирать в темноте. Полный тяжелых предчувствий, неуклюже горбясь, он смотрел на себя в маленькое зеркальце, из-за покатой крыши висящее слишком низко для его долговязой фигуры. Вытянутое лицо всегда было тонким, и, пожалуй, он бы не взял на себя смелость утверждать, что сейчас оно стало еще тоньше. Единственное, что отличало это лицо; от лица прежнего Иша – нездоровый румянец, проступавший даже сквозь плотный загар щек. Большие голубые глаза покраснели, слезились и, лихорадочно поблескивая, дико таращились на своего владельца. Светло-каштановые волосы – и в хорошие времена такие непокорные – теперь торчали в разные стороны, внося последний штрих в портрет больного и жалкого человека – почти мальчишки. Не испытывая особенного страха, хотя сейчас, как никогда раньше, отчетливо понимая, что стоит на пороге смерти, он вернулся на свою койку.
Совсем скоро жесточайший озноб охватил его тело. Внезапно, как и начался, озноб прошел, наверное, лишь для того, чтобы смениться горячечным полубредом. Сквозь красный, застилающий глаза туман он видел, как, ровным светом освещая стены его последнего убежища, продолжает гореть оставленная на столе керосиновая лампа. И еще он видел брошенный на пол молоток. Ручка все так же строго смотрит вверх, застыв в положении столь неустойчивого равновесия. Молоток незаслуженно занимал большую часть его сознания. Обрывки мыслей и восприятий складывались в мозгу, будто писал он завещание – старомодное завещание, в котором подробно описывалась каждая оставшаяся после него вещь. «Один молоток, называющийся ручник-отбойник, весом в четыре фунта; ручка с небольшими трещинами длиной в один фут; со следами воздействия сырости и атмосферных осадков, проявившихся в пятнах ржавчины, но все еще остающийся годным к работе». Иш был очень рад, когда в один из своих походов нашел этот молоток, ставший для него как бы связующей нитью с прошлым. Когда-то давно, сгибаясь в низком туннеле, шахтер выбивал таким молотком дошедший до упора бур. Работать одной рукой, молотком весом в четыре фунта, наверное, все, что мог позволить себе зажатый в каменном мешке человек. Вот почему такие молотки стали звать ручниками. Следуя своим лихорадочным мыслям, он думал, что стоит уделить описанию молотка пару страниц своего реферата. Часы, проведенные в темноте, разве совсем мало отличались от ужасов ночных кошмаров. Он кашлял, задыхался. Все его тело охватывал то мертвенный холод, то жар лихорадки. И еще, усилив мучения, розовая сыпь высыпала на коже. На рассвете он неожиданно забылся глубоким сном.
«Этого никогда не было» вовсе не означает, что «этого никогда не будет», так как в противном случае имеют право на существование утверждения: «моя нога не ломается, потому что я никогда не ломал ногу» либо: «я бессмертен, потому что никогда не умирал». Когда популяция насекомых, к примеру саранчи или кузнечиков, без видимых на то причин внезапно достигает непостижимых здравому уму пропорций, а потом также внезапно и совершенно жалким образом возвращается к своему первоначальному состоянию, мы обычно думаем и говорим: «Произошло нашествие насекомых». Количество живых организмов, стоящих на более высокой ступени развития, также подвержено значительным колебаниям. К ним относятся лемминги, постоянно проходящие свой временной цикл развития. Некоторое время вы просто не замечаете диких кроликов, пока они не размножаются в такой степени, что становятся настоящим стихийным бедствием. И вдруг, словно на них нападает мор, – все кролики исчезают. Зоологи склонны думать о существовании некоего биологического закона, а именно, что количество особей в роду есть величина переменная, подверженная колебаниям от высшей до низшей точек. Чем выше ступень развития живого организма, чем медленнее идет процесс его размножения, тем длительнее временной цикл достижения этих точек. На протяжении почти всего девятнадцатого века африканский буйвол был царем вельда. Если бы в те времена существовала статистика животного мира, она, без сомнения, подтвердила, как десятилетиями происходил постоянный рост численности этого могучего, с таким незначительным количеством естественных врагов зверя. К концу века вид этот достигает своей кульминационной точки и неожиданно падает жертвой страшной болезни – чумы крупного рогатого скота. Буйвол становится удивительной редкостью, а в некоторых районах вымирает полностью. За последние пятьдесят лет вид этот медленно, но все же увеличивается в своем поголовье. Что касается человека, то, пожалуй, у нас нет веских оснований предполагать, что его минует судьба остального животного мира. И если действительно существует биологический закон «приливов» и «отливов», то будущее человечества можно рисовать в несколько мрачных тонах. За десять тысяч лет, невзирая на войны, болезни и голод, численность человеческого рода росла, и, с каждым годом увеличивая темпы, росла неуклонно. С биологической точки зрения род этот слишком долгое время находился в чрезмерно благоприятных условиях существования и размножения.
Проснулся он поздним утром с ощущением неожиданной и приятной легкости. Он боялся, что будет чувствовать себя хуже, чем прежде, вышло же наоборот. Удушье более не мучило его, и рука не горела. Разглядывая ее, он понял, что опухоль спадает. Вчера, от свалившейся на него какой-то неведомой болезни, он был настолько плох, что забыл даже думать об укушенной руке. Сегодня и рука, и та, другая, болезнь уже не мучили его, словно столкнувшись в единоборстве друг с другом, истощили свои силы и оставили его тело. К полудню голова окончательно прояснилась, и он перестал ощущать особенную слабость. Наскоро поев, он решил, что сможет добраться до Джонсонов. Не утруждая себя сбором всех вещей, взял лишь фотоаппарат и драгоценные записные книжки. В последний момент, словно повинуясь приказу, поднял молоток, донес до машины и бросил рядом с сиденьем, под ноги. Ехал он медленно и осторожно, стараясь как можно реже прибегать к помощи правой руки. У Джонсонов его встретила тишина. Он затормозил у бензоколонки, выключил мотор, подождал, но никто не торопился наполнить его бак горючим. В происходящем не было ничего удивительного, потому что бензоколонке, как, впрочем, и многому другому, что находилось в этих горах, владельцы не уделяли чрезмерно много внимания. Он посигналил и стал ждать. Прошла минута, другая, и тогда он вышел из машины и поднялся по шатким скрипучим ступеням дома. Открыл двери и переступил порог комнаты, служившей чем-то вроде домашнего магазинчика, где проезжающие туристы могли купить сигареты и консервы. И здесь не было ни души. Пожалуй, это его уже удивило. Правда, он не знал, какой сейчас день. Такое с ним случалось всякий раз, когда он забирался в горы и жил сам по себе, не общаясь с внешним миром. Скорее всего, среда. Но с таким же успехом мог быть и вторник или даже четверг. Единственное, в чем он был уверен – сегодня не воскресенье. На воскресенье или даже на весь уик-энд Джонсоны вполне могли закрыть свою лавку и укатить в горы. Они были легки на подъем и не слишком верили расхожим истинам, что хорошая работа приносит радость. Но сейчас, когда туристский сезон был в самом разгаре и торговля шла на удивление бойко, они не могли с привычной легкостью пренебречь своими доходами и оставить лавку надолго. Но даже если уехали, то почему не заперли двери? Да… люди, живущие в горах, – это всегда загадка. Но что бы ни происходило, бензобак по-прежнему оставался полупустым. Насос, как и все вокруг, тоже оказался без замка, и Ишу ничего не оставалось, как самому залить бак десятью галлонами бензина, выписать чек и оставить его на конторке рядом с корявой запиской: «Никого не нашел. Взял 10 гал. Иш». Он завел машину, вырулил на дорогу и только тогда почувствовал легкое беспокойство. Джонсоны отправились на уик-энд, двери без замков, исчезли рыбаки, машина на ночной дороге, и самое тревожное – люди, которые спасаются бегством при виде другого человека, совершенно беспомощно лежащего на койке в одинокой горной хижине. Но день был тих и ясен, рука уже не донимала болью, а главное, он избавился от той странной болезни, если это была действительно новая болезнь, а не следствие змеиного укуса. Дорога безостановочно катилась вниз, плавно изгибалась вдоль берега стремительного ручья, забиралась в сосновые рощи, и прочь уходила его тревога. Когда же он добрался до электростанции, нелепые и тревожные мысли совсем оставили его. Корпуса электростанции выглядели, как и прежде. Он слышал гул работающих генераторов и видел вспененные потоки воды, стремительно вырывающиеся на свободу через шлюзы в основании плотины. Среди белого дня плотину заливал свет электрических ламп, и он подумал: «У них столько электроэнергии, что совсем нет необходимости ее экономить». Он было решил перейти плотину, добраться до машинного зала, встретить кого-нибудь и поделиться своими странными опасениями, которые понемногу стали вновь занимать его мысли, но покойный пейзаж и привычные звуки убеждали в обратном. Людей действительно не видно, но ведь электростанция работала – работала, как и всегда. Ничего удивительного в том, что он не видит людей. Все здесь настолько автоматизировано, что достаточно нескольких человек, которые, по всей видимости, сейчас находятся у пультов машинного зала. Уже отъезжая, он увидел, как из-за здания главного корпуса выскочила здоровенная колли. Бегая на противоположном берегу, она просто захлебывалась неистовым лаем. «Что за глупая собака! – подумал он. – Чего она так нервничает? Предупреждает, чтобы я не вздумал стянуть главную турбину? Людям свойственно переоценивать ум и сообразительность братьев своих меньших!» Дорога свернула, и скоро он уже не слышал звуков собачьего лая. То, что он видел собаку, стало еще одним подтверждением обыденности происходящего. Успокоенный, придерживая левой рукой руль, он безмятежно насвистывал. Через десять миль он подъедет к первому на своем пути городку – небольшому городку с названием Хатсонвиль.Рассмотрим пример крысы капитана Маклири. Этот весьма любопытный грызун населял остров Рождества – крохотный, вечнозеленый кусочек суши в двухстах милях к югу от острова Ява. В 1887 году наука получила первое описание данного вида, в котором отмечались значительный объем и прочность костей черепа, правильный размер высоко посаженных круглых глазных впадин и характерность заметно выступающих скуловых пластин. Описывая данный вид, натуралист отмечал, что грызуны населяли остров стаями, питались фруктами и молодыми побегами. Остров стал их маленьким миром – крысиным раем на Земле. А натуралист продолжал: «Кажется, они плодились без перерывов круглый год». Наверное, благодаря изумительному богатству тропической природы, даже при таких темпах размножения грызуны не испытывали голода, а значит, не вступали в борьбу за существование с себе подобными. Отдельные особи были чрезвычайно упитанны, с толстым слоем подкожного жира. В 1903-м на крысиное общество обрушилось ранее неведомое заболевание. Вследствие чрезвычайной плотности обитания, а также из-за тепличных условий развития в обществе, где отсутствовал естественный отбор, все без исключения крысы оказались подвержены заражению и вскоре начали вымирать тысячами. Несмотря на свое великое множество, несмотря на бесконечные запасы пищи, несмотря на чрезвычайно быстрое размножение, вид этот прекратил свое существование.