– Я стал плохо видеть из-за дыма». Но стоило лишь поднять голову и оглядеться кругом, он понял, что не только белая книжная страница, а все кругом, потеряв ясность линий, потускнело. Вздрогнув, он метнул взгляд на свисающую со стены лампу. А еще через мгновение вскочил с кресла и, с отчаянно бьющимся сердцем, стоял на ступенях дома и смотрел на замерший у подножия холмов город. Как и прежде, продолжали гореть огни уличных фонарей. По-прежнему цепочка желтых бусинок высвечивала силуэт великого моста, по-прежнему тревожно вспыхивали и гасли красные точки на его высоких башнях. Человек, напрягая зрение, вглядывался в эти огни. Ему казалось, что свет потускнел; или ему действительно казалось, или это медленно плывущий дым застилал огни и делал свет тусклым. Он вернулся в дом, снова уселся в кресло, поднес к глазам книгу и, пытаясь читать, старался забыть обо всем – забыть то, чего так боялся. Опять устали глаза, и он сильно сжал веки, потом еще раз сжал. Недоумевая, посмотрел на висящую перед ним лампу. И вдруг вспомнил… часы. Ну конечно же, стенные кухонные часы! «Вот и все, – мелькнула отчаянная мысль. – Это должно было случиться!» Его часы показывали десять пятьдесят две. Он пошел на кухню – на стенных часах было десять четырнадцать. Он быстро прикинул в уме разницу хода. Результат получился отвратительный. Если он прав, часы здорово отставали. Он знал, что маятники электрических часов приводятся в действие импульсами электрического тока, определенными строгой последовательностью шестьдесят импульсов в минуту. Теперь же частота их становится все меньше и меньше. Инженер-электрик, наверное, без труда мог бы подсчитать, насколько меньше. Иш сам предпринял попытку подобных вычислений, но, понимая никчемность занятия, испытывая чувство досады и беспомощности, оставил его. В любом случае, если электроэнергетическая система начала разваливаться, процесс развала будет ускоряться с неизбежной быстротой. Вернувшись в гостиную, он уже без сомнения мог сказать, что еще более тусклым стал окружающий его свет. Осмелев, поползли из углов, из-за спинки кресла длинные черные тени. «Гаснут огни! Свет мира!» – подумал он и ощутил себя ребенком, оставленным в темноте незнакомой комнаты. А Принцесса дремала, растянувшись на полу у его ног. Угасание света не имело для нее никакого значения, но нервное состояние человека передалось ей, и собака, вскочив, обнюхивая углы и тихонько поскуливая, суетливо забегала по комнате. И снова стоял человек на ступенях своего дома, и смотрел, как, с каждой новой минутой, тускнел, из яркого, переливающегося становясь желтым, свет уличных фонарей. И думал человек, что, наверное, сильный ветер помогает погасить свет – обрывая провода в одном месте, нарушая контакт в другом… И огонь бушующих, вышедших из-под контроля человека лесных пожаров, пожирая опоры линий электропередач и даже целые электростанции, тоже помогает погасить свет. Через какое-то время перестал тускнеть свет, но, однажды потеряв свою силу, остался таким же желтым и слабым. Иш вернулся в дом, придвинул к креслу еще одну лампу, и теперь при свете двух, а не одной, как прежде, смог, не напрягая зрения, продолжать читать свою книгу. Принцесса успокоилась, растянулась рядом и снова задремала. Было поздно, но ему совсем расхотелось идти спать. У него было такое чувство, будто сидит он у постели умирающего – самого близкого, самого дорогого друга. И еще он вспомнил великие слова: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Но оказывается, есть у истории и другой конец. Немного погодя, он снова пошел на кухню взглянуть на стенные часы. Они остановились, и стрелки симметрично относительно друг друга замерли на одиннадцати и пяти. А наручные упрямо показывали, что время неумолимо отсчитывает начало нового дня. Свет, наверное, проживет еще много часов, а может быть, медленно угасая, еще несколько дней. Но он не мог и не хотел идти в постель. Он снова пытался читать, но вскоре книга выпала из ослабевших пальцев, и он заснул, сидя в своем кресле.
Каждая мелочь была тщательно продумана в электроэнергетической системе и потому не требовала постоянного участия и заботы человека. И когда заболел человек, продолжали мощные генераторы посылать по проводам свои точно выверенные во времени пульсации электрического тока. И продолжал гореть свет, когда закончились короткие муки агонизирующего человечества. И так продолжалось неделями. И если выходила из строя мощная линия, снабжающая энергией целый город, отключала ее система из своей сети еще до того, как падали стальные провода на землю. И если целая электростанция прекращала работу, остальные, отдаленные друг от друга на сотни миль, подхватывали ослабевшее звено и, увеличивая собственную мощность, посылали по проводам столько электроэнергии, сколько было нужно. Но, как и на бетонной автостраде, даже в такой совершенной системе есть свой слабый участок, уязвимое звено. (Это неизбежная, роковая отличительная черта, присущая каждой системе.) Так бы и продолжала непрерывно течь вода, продолжали бы мерно крутиться, посаженные в наполненные маслом гнезда подшипников валы генераторов, и шли бы годы… но существовало слабое место, и скрывалось оно в регуляторах, управляющих генераторами. Никому не пришла в голову мысль сделать их полностью автоматизированными. Каждые десять дней приходилось человеку проверять их состояние, наверное, раз в месяц пополнять масло. Через два месяца без всякого ухода уровень масла снизился, а время шло – неделя за неделей – и тогда один за другим начали выходить из строя регуляторы. Изменился угол наклона, и побежала вода, не попадая на лопасти турбины. И тогда замедлял свое вращение генератор и переставал отдавать в систему часть своей энергии. А когда один за другим выключались они из общего круга, нагрузка на оставшиеся возрастала и возрастала, и развал всей системы был предрешен.