– Илюша орел такой, – высказался Асхат, разомлев от горячительного и сигареты. – Думает, огрызок ножовки – типа ключ к нашей свободе. Ну, блин, наивняк зеленый. Чего он гнал насчет побега тебе в ухо? А то я не расслышал.
– Да гнал крепко, без тормозов, – Гусаров отмахнулся, но подсев к Сейфулину ближе, сообщил полушепотом: – Утром, видишь ли, ждет нас на развилке к Шадринскому промыслу. Так вот, все просто: мы в казематах, а Герц нам с дужком стрелку забивает. Он, оказывается, по лавкам успел прошмыгнуть. Купил дорожное шмотье или договорился о покупке чего-то там – не знаю. В общем, парень готовится к легкой прогулке до Земли чудес. Неймется ему. Думает, если в Пещерах свезло и он попал в теплую струю, когда есть легкие деньги, то за Самовольным Приделом все так же просто и красиво.
– Олеж, а представляешь, как чудно бы повернулось, если бы эта дверь для нас оп-ля, и отворилась? – Сейф кончиком окурка указал на створку, покрытую толстыми слоями облупившейся краски.
– За это не переживай, придет время – откроется, – с нехорошей иронией ответил Гусаров.
– Открылась бы так, что бы мы свалили отсюда. Хрен с ними, ружьями, патронами и скрябцами Снегиря. И с моим фонариком хрен. Просто пожить охота. Еще немного пожить хоть как-нибудь, но на воле. Голышом, разумеется, как мы, оно конечно не житье – все равно загнешься. С другой стороны шанс. Может, постучишь в дверь, попросишь, чтоб сторожевой кликнул Арапова или Панина?
– Утром решим. Если Бочкаревские не пожалуют, то у дела один оборот, а если нарисуются, то другой. Сейчас глотку драть не стоит.
– А если этим утром нас без слов за Придел и в расход? Тогда как? Тогда глотку драть не поздно будет?
Гусаров встал. Помолчав немного, взял Илюхино полотно и подошел к двери. Осмотрел щель сверху, потом, став на четвереньки и задрав голову, полюбопытствовал, как запор входил в паз. Там, где виднелся стальной стержень задвижки, зазор, увы, узенький – миллиметра три-четыре, но полотно в него входило с легкостью. Пролазило на пару сантиметров вперед и упиралось в накладную металлическую полосу. В этом вся заморочка: хода пилочке почти никакого. Елозить на месте – несколько зубцов туда, несколько сюда – таким способом за неделю запор не одолеешь. Но попробовать стоило. Мало ли, приноровишься, и пойдет легко. Может к утру сдастся матерый кусок стали. Не сдастся, так хоть для души успокоение, что пытался, тужился изо всех сил.
Олег, припав щекой к двери, слушал пару минут, не раздадутся ли в коридоре шаги охранника или его возня где-нибудь вблизи. Тихо было. Наверное, Генчик, проводив Илью, устроился в каком-то теплом местечке, коротая часы дежурства сном. Правильно, чего ему опасаться побега, если в казематах все так солидно, так ладно. Сунув полотно в щель, Гусаров начал пилить. Сначала с осторожность, затем со все большим азартом. Часто останавливаясь, чтобы отдохнула рука, сжимавшая неудобный инструмент, или когда поскрипывала дверь в дальнем конце коридора и слышалась шаркающая поступь тюремщика.
Часа за полтора Олег углубился в стальной язык запора меньше чем на четверть. Асхат все не находил себе места на полушубке, перекатываясь то на один бок, то на другой, и спрашивая в беспокойстве:
– Ну как? Чего там, Олеж?
Гусаров больше частью молчал, посапывая и с усердием водя полотном по неподатливому металлу. Позже ответил:
– Как, как… Хреново. Пропил пошел косо, полотно закусывает. Дальше будет хуже и хуже. Я так прикидываю, вряд ли что выйдет, – окровавленной рукой он смахнул налипшие на лоб пряди волос и пот.
– Пальцы изодрал. Намочи спиртом что ли, – проявил заботу татарин. – И отдохни, давай. Я попробую поджикать. Полчаса устоять вполне смогу.
– Ты бы лучше выспался, – Гусаров обтер руку о свитер. Крови проступило немного. Чего там мелкие царапины, только кожу подрал. – Поспи, брат, – настоял он. – Я как совсем от работы обалдею, так разбужу – ты возьмешься.
Поспать Асхату не удалось. Только Олег налег на неудобную пилочку, в коридоре послышались голоса.
– Бочкаревские? – Гусаров обернулся к Сейфулину и торопливо убрал горячее от работы полотно.
Разговаривали громко и шли неторопливо. Когда дверь в каземат распахнулась, оказалось, вовсе не друганы Эди Бочки, а сторожевой, тот же Гена, пускавший Герцева, и еще два охранника с автоматами. Гена зашел в камеру, не обращая особого внимания на Гусарова и Сейфулина, накрывшего полой дубленки склянку, поменял догоравший факел.
– Охрана, время сколько натикало? – поинтересовался Асхат, протирая глаза.
– Час скоро, – отозвался сторожевой, глянул на него и погасил старый факелок.
– По московскому? – с иронией уточнил Сейф.
– По кафравскому, остряк, бля. Я сейчас меняюсь, до утра заступает Слава по очень правильному прозвищу Беда. Глядите, чтобы вам беды не отгрести: здесь больше не курить, спирт прячьте хоть в задницу, – Гена указал на бутылочку, торчавшую из-под меха.
– Нормально все будет, – заверил Гусаров, опасаясь только одного: если кто-то из пещерных обратит внимание на засов, украшенный свежим пропилом, то беда разразится немедленно.
Но обошлось. Дверь заперли и отвалили, болтая в проходе о чем-то своем, веселом.
Гусаров пилил с небольшими перерывами еще, наверное, часа полтора-два, пока совсем изнемог. Пальцы не сгибались и больше не держали Илюхин инструмент. Затем взялся за дело Асхат, с неохотного согласия Олега, взбодрившись глотком спирта. Кое-как устроился, отставив раненую ногу и упершись в дверном проеме плечом, напал на злой металл износившимся ножовочным полотном, в котором зубьев осталось через раз. А пилить требовалось еще больше половины.
Сев устало на полушубок и вытянув ноги, Гусаров прикинул: не успеют справиться с задвижкой до утра. Самое обидное, что к тому времени, как с рассветом оживут пещерные проходы и бытовки охранников, останется пропилить в задвижке ничтожную малость. Что поделаешь, старались, как могли. Выложились… Олег, поглядывая на сгорбившуюся спину Сейфулина, нащупал склянку Герцева и в душе шевельнулось: "Не выпить ли? Может прав Сейф: взять и растворить беду в спирте к чертовой матери". Но сдержался, подсунул под себя полушубок удобнее и попытался уснуть. Только не спалось. Бродила в голове тревога, и пыхтение Асхата, звуки пилочки "вжик-вжик", давили на нервы, вместе с тем вспоминались гадкие события сегодняшнего дня. Вернее той его части, как распрощались с Сашкой Снегиревым и подошли к "Лому". Ведь до этого рокового события складывалось все неплохо.
В дальнем конце коридора снова скрипнула дверь. Не спалось сторожевому. Славу Беду носило по проходу чаще, чем Генчика. Мотался он туда сюда четвертый или пятый раз. В камеру пока нос не совал, хотя поглядывал, отодвигая в сторону железный пятак на смотровом отверстии. Вот прошел куда-то дальше, шаги стихли. Асхат выждал минутку и принялся терзать засов: вжик-вжик.
И вдруг громом небесным мат за дверью. Точно за дверью их каземата. Лязгнул засов, на пороге в полумраке здоровенная фигура сторожевого, глаза бешеные, АКМ наизготовку.
Гусаров понял, что спалились. Сейф ножовочное полотно прятать не стал. Зачем? И так все ясно.
9
– Коля, Амин! Сюда бегом! – выкрикнул сторожевой, взрывая ночную тишь хрипловатым басом. И шевельнул стволом в сторону Асхата: – Бросай инструментик! Мордой к дальней стене! Как людей вас хотели до утра не беспокоить, а вы вон что суки творите!
– Давай тихо, а? – Сейфулин попятился к стене, крепко припадая на раненую ногу. – Чего орать, брат? Ну чего так орать?! Ничего хренового не случилось, а ты в панику!