— Это шампанское? — указала она на две темного стекла, пузатые бутылки с серебряными головками и красной лентой, перерезающей этикетку по диагонали.
— Да. Самое настоящее.
— Я очень люблю шампанское.
— Я тоже. Открыть?
Пряча волнение, я старался говорить спокойным, ровным тоном, но чувствовал, что голос мой звучит натянуто, как-то слишком официально, чуть ли не неприязненно.
— Знаешь, я, пожалуй, вначале приму душ, — сказала она, подумав. — Можно?
— Разумеется. Шампунь возле умывальника. Там же — мыло. Если нужно.
— Спасибо тебе, — сказала Лиза тихо и серьезно.
— За что?
Она подошла ко мне, глядя мне в глаза.
— За то, что ты мне помог.
— Я не сделал ничего особенного.
Привстав на носки, она поцеловала меня в щеку, легко обняла за шею, задержав затем на мгновение руки на моих плечах. Не знаю, как удалось мне сдержаться и на этот раз, не ответить на ее поцелуй. У меня потемнело в глазах.
— Я быстро.
Я не помню, как она вышла из комнаты: когда я пришел в себя, ее уже не было рядом со мной, а из-за прикрытой двери в ванную слышался ровный шум льющейся воды.
Я вполне отдавал себе отчет в том, насколько нелепо мое двойственное поведение; я не мог не чувствовать, что между нами создалась атмосфера взаимной увлеченности, особенной чувственной близости — тонкой, напряженной, томительной, — предшествующей влюбленности или, возможно, ею являющейся; я был виноват в том, что, пускай невольно, содействовал созданию этой атмосферы. Лизу винить ни в чем не приходилось, с ее стороны игры не было никакой: она, понимал я, нуждалась в ком-либо, ей были необходимы сочувствие, поддержка, она была выбита из колеи и потому слишком открыта, незащищена. А самое главное — она не знала, что я женат. Беда заключалась в том, что — даже в таком полубессознательном, полусумасшедшем состоянии, в котором я был, — я не хотел, не мог, не должен был позволить себе изменить своей жене. Предательство, пусть и такое маленькое, а по нынешним нормам — и вообще незначительное, все равно остается предательством, как ни крути. Я услышал, как Лиза переключила воду из крана в душ. До головокружения ярко я вдруг представил ее, ступившую в ванну. Голую, поднявшую лицо навстречу падающим сверху, сверкающим струям. Тонкую, убирающую обеими руками назад волосы. В одно мгновение ставшие от влаги тяжелыми, непослушными. Грудь ее от движения рук упруго поднимается, натягивается, становясь особенно круглой. Вода, сверкая-отраженным золотом ламп, стекает по шее, огибает овалы грудей, бежит по животу, скользит по ногам, оставляя повсюду микроскопические капли, из-за чего кожа горит, сверкает, словно сама излучает сияние.
Господи.
В какой-то момент я был близок к потере сознания — в смысле потери какого бы то ни было контроля над собой.
Из открытого бара я взял темно-темно-зеленую бутылку, стал срывать с ее горлышка плотное серебро, не попадая на дырочки перфорации. Пальцы мои лихорадочно дрожали. Мне необходимо было успокоиться, взять себя в руки до того как Лиза выйдет из ванной. Я понимал, что сейчас волнение мое слишком заметно.
Раскрутив тонкую стальную петельку, снял с горлышка проволочную конструкцию; коричневатая пробка сказала в моей трясущейся от напряжения руке: «ссст». Одной бутылки хватило как раз на два полных бокала. Я закурил — и, оставив сигарету в пепельнице, не удержался, с колотящимся сердцем подошел к двери, стараясь ступать как можно тише, хотя услышать меня Лиза в любом случае не могла: мне показалось, что девушка не совсем плотно закрыла за собой дверь. Из-за того что я зажег только один торшер, стоявший у окна в противоположном от ванной комнаты углу, в номере была полутьма, и по всей высоте двери в ванную тянулась тончайшая, едва заметная золотая полоса пробивающегося из ванной света.
Я прильнул к двери, надолго задержав дыхание.
Я видел ее отражение в зеркале. Закрыв глаза, запрокинув за голову руки, она стояла под душем. В секунду я увидел ее всю, облитую живым, прозрачным золотом. В эту секунду я понял, что сил бороться с собой у меня больше нет. Она провела рукой по ключице, по груди, остановила на животе, прижав руку ковшиком к коже, собирая в нее воду. Другую руку опустила на плечо, накрыв одну из грудей, другую грудь оставив свободной… Я был близок к тому, чтобы открыть дверь и войти к ней. Я уже взялся за горячий золотой обод дверной ручки ледяной от волнения рукой. Я даже толкнул дверь, если только мне это не показалось. Шампанское из позабытого бокала плеснулось на пол. Взявшись за голову, я отошел от двери. Я ненавидел и презирал себя — за двойственность, за слабость, за нерешительность.