Мне было странно, что она способна так злиться.
— Ответьте мне хотя бы на один вопрос: закончится эта ложь когда-нибудь, и если закончится, то когда?
— Это уже два вопроса.
Она подошла ко мне.
— Встаньте.
— Зачем?
— Вы правы, можно и так, — ответила она, размахнулась и ударила меня по щеке. Удар получился неловкий, не хлесткий; наверное, совсем не такой совершенный и меткий, каким представлялся ей в ее женских мечтах. Спрашивается, для чего ей нужно было, чтобы я поднялся на ноги? Встань я — и ей было бы еще сложнее ударить меня, так как она значительно ниже ростом.
Для полноценной пощечины, хлесткой, обжигающей и звучной, нужно, чтобы женская ладонь была расслаблена и раскрыта, в то время как ее рука была напряжена, сжата, она ударила меня пальцами и подушечкой ладони, ее самым началом. Пощечины не получилось.
Она стояла надо мной, задыхаясь, яростно глядя на меня, а потом снова размахнулась, как неловко размахиваются все женщины, и снова ударила — на этот раз наверняка получилось бы лучше, если бы я не остановил ее руку.
Я впервые держал ее руку. Она вырвалась, я снова поймал ее.
Она оглянулась на открытую дверь.
— Это какой-то абсурд… Господи. Это ни на что не похоже. Ну пожалуйста, я прошу вас, скажите мне, что о вас думать?!
— Думайте что хотите.
— Я хочу вам помочь, а не просто находиться при вас, наблюдая, как вы, может быть, губите свою жизнь! Ответьте мне на самый главный вопрос, только ответьте искренне. Вы сможете?
— Я постараюсь.
— Вы — убийца? Вы действительно убили эту женщину?
— Да.
— Каким образом? Из-за чего? При каких обстоятельствах? И вообще, кто она такая? Почему вы ничего не хотите говорить об этом?!
Она ожидала ответа, я молчал.
Она качала головой, глядя на меня.
— Если то, о чем написали вы в дневнике, правда, как можете вы не понимать, что своим поведением только помогаете преступнику скрыться от наказания, может быть, продолжать свои преступления. Ведь это же так просто!
— Вы обещали не читать и не показывать дневник никому. Никому. Вы обещали.
Она опустилась на стул.
— Все это так бессмысленно. Я вам вот что скажу… В общем, если вы не станете вести себя иначе, я попросту откажусь от вашего дела. Я ничем не могу вам помочь.
14
Наверное, мне никогда и никому не объяснить, как трудно мне разобраться в этом нагромождении злокачественных событий. Никто не вправе запретить мне распоряжаться собственной жизнью так, как того хочется мне самому. С другой стороны, правда и то, что где-то в окружающем меня пространстве до сих пор находятся подонки, убившие двух этих девочек, находятся на свободе, ходят среди людей, ничем не Ограниченные мерзавцы, не пойманные и, возможно, продолжающие убивать, в том числе и по моей вине. Опять-таки — по моей вине. Так ли уж я не нуждаюсь в ее помощи? Следующая встреча будет через три дня. Я решился еще раз обдумать свое положение, свои возможные и невозможные действия; три дня — достаточный для этого срок.
Но особенно много размышлять в течение последующих трех дней мне не удалось. Случилась неприятность. В ночь ограбления моего дома — нашего дома, моего бывшего дома, в котором, как ни странно, до сих пор жила моя жена, — мою жену убили, убили и ее нового друга, пришедшего на смену ее почти бывшему мужу (мы до сих пор не были официально разведены) и посеявшего, если верить словам покойной, в ее организме ребенка — чего, к слову, за многие годы не удалось мне.
Новость повлекла за собой возобновление бесконечных расспросов, называемых допросами, целую мутную бурю невыносимых чувств — сожаления, раскаяния.
Другу перерезали горло, и умер он на три — шесть часов раньше нее, скончавшейся от множественных ножевых ранений.
А о том, что и у кого было взрезано, распорото, отрезано, отрублено, давайте просто не будем ничего говорить.