Я сам, своими собственными руками собирал в номере чемодан, после чего, не оставляя чемодан ни на минуту, вышел с ним из номера, спустился на первый этаж, расплатился, сел в такси, приехал в аэропорт. Я помнил, помнил, помнил, как таможенник потребовал открыть чемодан и показать лежавший в нем складной перочинный ножик с белым крестом на глянцевой красной ручке. Тогда в чемодане все было в порядке, все лежало на своих местах, так, как было уложено мною, таможенник кивнул и позволил чемодан закрыть! Когда, каким образом появилась эта голова в моем чемодане?! Кто и, что самое главное, с какой целью заложил ее в мои вещи?! У мена так закружилась голова, что мне пришлось привалиться спиной к стене, чтобы сохранить равновесие.
Мне нужно было позвонить в полицию, но я был не в состоянии мыслить логически, принимать осмысленные решения. Я упустил момент. Я отдался панике. Если бы мне было куда бежать, я бы бежал, просто оставив, бросив мертвую голову в своем доме. Но бежать было совершенно некуда. Поэтому действовал я так, как вел бы себя на моем месте сумасшедший, невменяемый человек: с содроганием засунув полиэтиленовый ком в сумку, я, уже полностью одетый, вышел — вначале оглядевшись — на улицу.
Луна зашла куда-то за дома, и земля разделилась на млечно-сизые, призрачно светящиеся пятна — куда падал лунный свет — и пятна чернильные, черные, как провалы в земле, — где была тень. По росистой, серебристой траве я пробежал к машине, стоявшей на дорожке у дома; очень осторожно поставил сумку на заднее сиденье.
В десяти минутах езды от нас был парк, или, точнее, армейский гарнизон, форт, окруженный густым, дремучим парком и подковообразным озером.
Улицы были совершенно пусты, я ехал небыстро, чтобы, не дай Бог, не привлечь внимания какого-нибудь случайного, некстати вышедшего на ночное дежурство полицейского патруля. Заехав на стоянку, сидел в машине, не включая свет, оглядывался, задерживая дыхание.
Мне нужно было лишь перейти через неширокую улицу — и я окажусь в кустарнике, стану невидим.
Приоткрыв дверцу настолько осторожно и тихо, словно вокруг машины спали какие-то неведомые враги, я пробежал к парку, потом, схватившись за голову, вернулся за сумкой, закрыл на этот раз дверцу, оставшуюся в первый раз открытой, побежал по кустам — и внезапно оказался на берегу озера, едва не упав в воду. Прислушался в последний раз: было тихо. Отчетливо цвиркали где-то над головой летучие мыши. Сжав зубы, достал из сумки тяжелый, неправильной, удлиненной формы сверток-пакет, туго окрученный веревкой. Подумал: ее могли подбросить мне-только в аэропорту, после того как сдал я чемодан в багаж.
Пакет грузно, громко ударился о черную воду. Секунду еще я видел его светлую тень, стремительно тающую снизу, а потом он исчез, тень пропала, скрылась под водой. Я долго стоял у берега, до вспышек в глазах вглядываясь в темноту, чтобы быть уверенным, что мешок не всплывет.
На опушке парка приостановился, огляделся, одним духом добежал до машины, сел в нее; машина плавно тронулась.
Только сейчас я обратил внимание, что я босиком: ноги влажны, перепачканы, пальцы саднит — вероятно, стукнулся обо что-то на бегу.
27
25.06
Так ехал я со своего последнего свидания с той, которую встретил в московском парке, красотой которой увлекся, а потом разочаровался, которую поил шампанским, у которой родинка сторожила пухлое начало виденной мною груди. Цикл замыкался с удивительным совершенством: наши отношения начались в парке, чтобы в парке же и завершиться.
Было жутко; у меня до сих пор горели корни волос.
В первый раз я дал ей прикурить, в последний — напоил водой. Утолил ее жажду навечно.
Меня трясло, било настолько крупно, что сложно было вести машину: руки сводило, пальцы не держали рулевое колесо.
До утра я просидел в кресле на первом этаже, а потом, когда совсем рассвело, когда взошло солнце, когда день полностью вступил в свои права обладания этим городом, я, опустошенный, вконец, до равнодушия, уз-мученный, взобрался по лестнице, добрел до спальни, разделся, едва понимая, что делаю, упал на кровать — чтобы уснуть на ней и проспать до утра следующего дня.
28
27.06
Уже через день я снова был в парке: прошелся по выложенной плитами дорожке в тени лип и грабов, мимо собачьей площадки, огороженной проволочным забором, по дорожке песочной, вошел по тропинке в кусты, спустился на берег, — пели птицы, атлетические юноши в спортивной одежде занимались джоггингом, с собачьей площадки доносился лай, полицейских не было, парк дышал покоем и безопасностью. Меня было взволновали рыбачки, там и сям сидевшие над водой, но в месте затопления полиэтиленовой конструкции берег, по счастью, был крутой, для рыбалки особенно неудобный, резко спускался к воде.