— Не представляю.
— Простите меня за такой вопрос: а вам не почудилось, что вы получили это письмо? Кто вам его, кстати, передал?
— Оно пришло по почте.
— Вы же говорили, что его передал адвокат Ивлева.
Я не мог такого сказать.
— Нет, я получил его по почте.
— Просто по почте? С почтовыми штемпелями? Или его кто-нибудь подбросил в ваш ящик? На нем были почтовые штемпели?
Я подумал.
— Мне кажется, со штемпелями.
— Я повторю свой вопрос. Вы на самом деле получили от Ивлева письмо, о котором вы рассказывали следователю господину Жаки Веркаутерен, или…
Он замолчал, предоставляя моему воображению возможность самостоятельно восполнить пропущенное окончание вопроса. В его руках был листок бумаги — как мне показалось, с протоколом моей беседы со следователем. Вот и моя подпись в правом нижнем углу.
Все-таки странно, что в невероятной спешке, последовавшей после звонка моих соседей, они успели так основательно установить мою личность, не только выявить факт моего визита к следователю, не только выяснить тему моих показаний, но даже найти протокол, составленный следователем господином Жаки Веркаутерен по мотивам нашей встречи! И, кстати, где он сам, почему не присутствовал при задержании якобы бежавшего подследственного?
— Конечно.
— А почему же он тогда отрицает?
— Не знаю.
— А как вам кажется, в чем же все-таки причина? Ведь вы лучше меня знаете этого человека.
— Я знаю его совсем не так хорошо.
— Вы же говорили, что он ваш друг.
— И гем не менее… Я не представляю, почему он отказывается.
— А скажите, с какой целью вы навестили его в тюрьме?
Надо же, и это им известно.
— Мне хотелось самому выяснить, лжет он в письме или говорит правду.
— Зачем?
— Например, чтобы помочь ему.
— Каким же образом?
— Если он не лжет и дела обстояли именно так, как пишет он в письме, это значит, что он — больной человек и нуждается в медицинской помощи. Больной человек, но не убийца.
— И что же вы выяснили?.
Что ответить?
— Он не стал со мной говорить.
— Как это — не стал?
Ведь так же оно и было на самом деле.
— Не стал говорить. С первого же слова устроил скандал.
— Скандал? Из-за чего?
— Из-за того, что я пришел. Из-за того, что я — как он выразился — смотрел на него с сочувствием. Или сожалением.
— Странно. А вы ему сочувствуете?
— Да. Я ему сочувствую.
— Убийце?
— Скажите, а когда состоялся суд?
— Какой суд?
— Который установил вину Ивлева. Насколько я знаю, вина или невиновность устанавливаются в цивилизованных странах судом.
— Вы поразительно хорошо осведомлены об особенностях юридической системы «цивилизованных стран». А как вы уничтожили это письмо?
— Какая разница?
— Просто любопытно. Выбросили в мусорку? Порвали?
Сжег. Спасибо тебе, память, одна из самых странных, непостижимых функций человеческого мозга.
— Сжег.
— Где? Каким образом?
— В пепельнице.
— А что сделали с пеплом?
— Я его съел. Запил стаканом воды.
— Вот как?! — Он серьезно смотрел на меня. — Зачем же вы его съели?
— Я не помню, что сделал с пеплом. Скорее всего, выбросил в мусорку. Может быть, бросил в унитаз.
— Почему вдруг в унитаз?
— Потому что окурки неприятно и сильно пахнут. Вот я и выбрасываю их чаще всего в унитаз. После чего смываю. Чтобы в доме не пахло.
— Но ведь вы — курящий человек и курите в доме? Значит, в доме и так пахнет табаком.
Бог мой!
— Запах табака и запах затушенного окурка — это совершенно разные вещи. Табак пахнет, окурок воняет. Отвратительно воняет.
— Вот как?
— Вы об этом не знали?
— Я не курю. И никогда не курил.
— И вам никогда не приходилось сталкиваться с курящими людьми? Бывать, например, у курящих людей в гостях?
— Мне все-таки хотелось бы, чтобы вы вспомнили наверняка, что сделали с остатками письма: бросили в мусорку или в унитаз. И чем вы его, кстати, подожгли?
Ударом молнии.
Как все-таки сложно и утомительно противостоять вот такому потоку недоброжелательных вопросов. И как, должно быть, неприятно, если длится это не десять минут, а пятнадцать часов — именно столько, если верить сообщениям криминальных хроникеров, длился первый допрос Виктора.
А потом меня отпустили домой. Разрешили идти. Перед тем как попрощаться с полицейским чином, я написал на листе бумаги текст следующего содержания: «Такого-то числа я был задержан сотрудниками правоохранительных органов для выяснения личности. Никаких претензий к сотрудникам правоохранительных органов не имею. Подпись. Сегодняшнее число». Такой вот незамысловатый текст. У меня дрожали руки, так что почерк получился не похожим на мой, словно я намеренно старался писать чужим почерком. Выйдя на улицу, я отряхнул пальто, надел, но почти сразу снова снял его. Мне не удалось сбить с его плотного черного материала всех пятен.