— Добрый вечер, — сказала она, подойдя ко мне.
Мы остановились слишком близко друг к другу — случайно.
— Добрый вечер, — повторил я.
— Наверное, мне не стоило приезжать, — сказала она.
— Нет-нет, что вы, — сказал я. — Я очень рад вас видеть.
— Мне не хотелось бы вам мешать.
— Вы мне и не мешаете.
Мы все стояли друг перед другом. Она улыбнулась первой.
— Мы так стоим, как…
Она не договорила; я тоже улыбнулся — отчего-то тут же испугавшись за свою улыбку.
— Пойдемте в гостиницу? Или вам хотелось бы пройтись?
Она покачала головой.
— Сейчас в Москве по ночам не гуляют.
— Почему? — спросил я машинально, не задумавшись над своим вопросом.
— Это стало опасно.
— Тогда — в гостиницу? — сказал я, отступая на шаг в сторону.
В руках она держала небольшую темно-коричневую сумочку.
Несмотря на довольно позднее время, всего два столика (один из которых был заказан мною) оказались в ресторане свободны. Метрдотель провел нас по залу, отодвинул перед Лизой стул с высокими подлокотниками и спинкой; Лиза просто села, улыбаясь человеку, поблагодарила кивком головы. Мы говорили не много; Лиза была грустна, а мне не хотелось говорить с той лишь целью, чтобы не молчать.
Я подолгу смотрел на ее лицо, совершенно не думая о том, что могу обидеть ее таким пристальным наблюдением. Во всем она была на удивление проста; в том, как она двигалась, как пила, как хвалила вино, как ела, как заговаривала со мной, как отвечала на вопросы, как молчала (а молчать в присутствии полузнакомого человека — дело особенно трудное), — невозможно было обнаружить и тени манерности.
Задумываясь, она иногда легко проводила пальцами по ключице под тонкой шеей.
— У вас больше никаких новостей о вашей маме? — спросил я.
Она покачала головой.
— Перед отъездом я позвонила в больницу, но мне ответили, что так поздно справок они не дают.
— Конечно. Еще хорошо, что сняли трубку.
— Сказали, что раз нет новостей — это хороший знак. Если бы мама… умирала, — это слово, как мне показалось, ей было сложно произнести, — меня бы предупредили.
— Наверное.
— Лучше об этом не думать, — она махнула рукой, словно могла таким образом отогнать эту мысль. — Я не переживу ее смерти.
Она горько вздохнула, подняв плечи.
— Кроме мамы у меня никого нет. Я поняла это только сегодня, когда сидела в больнице. Каждую минуту ожидая, что вот сейчас ко мне выйдут и скажут, что она умерла.
Лиза закрыла глаза и долго молчала.
— Все было так просто… Вы когда-нибудь видели, как умирает человек?
— Нет, — ответил я.
— У нее заболело сердце. Она прилегла на диван. А потом перестала мне отвечать. Мне показалось было, что она уснула. Но она… Я решила все-таки ее разбудить, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Но она не могла проснуться. Она не просыпалась. Она…
В глазах ее стояли слезы.
— Счастье, что «скорая» приехала очень быстро. Я поехала вместе с ней в больницу…
Я положил ладонь на ее руку.
— Не обижайтесь на меня, — сказал я, — но вам лучше не думать об этом.
Она улыбнулась, быстро-быстро заморгав, достала из сумки платок, промокнула глаза. Если присмотреться, можно было заметить, что ресницы ее чуть подведены. В первый раз мне показалось, что у нее темные глаза, но они оказались светло-голубыми, совсем прозрачными. Ее бокал был пуст, я налил в него красного вина из бутылки. Молча мы подняли наши бокалы и одновременно выпили, глядя друг на друга. Когда Лиза пила, она каждый раз немного запрокидывала голову, даже если бокал был еще полон.
— Как получилось, что вы живете за границей? — спросила она.
— Сложно сказать, — ответил я.
— Сколько вы уже там?
— Семь лет. Скоро восемь.
— Вам там не грустно?
— По-разному.
— Вы женаты? — спросила она и тут же рассмеялась.
— Нет, — ответил я не задумавшись, чтобы сразу разозлиться на себя: теперь придется играть, лгать, выкручиваться, следить за каждым своим словом, бояться оговориться — произнести предательское «мы» вместо «я». Было бесконечно жаль, что мне пришлось внести в наши отношения ложь.
— Я сошла с ума. Простите. Это похоже на допрос. Вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Боже, я, кажется, опьянела. Просто не обращайте на меня внимания.