Все было дорого, все было слишком дорого. Самым дешевым в меню был омлет, затем шел какой-то шеф-поварской салат, потом — рыбный салат, после чего цены совершали значительный прыжок. Я остановился на рыбном салате. Поделился своим выбором с официанткой. К двери со стороны лифтов прошли трое мужчин. Оказалось, что салат состоит из лоскутков лосося, палтуса и семги, красиво разложенных по блюду. Я был голоден: поесть в самолете мне не удалось. По залу к двери пробежала девушка, но совсем не та, которую я ждал. К салату полагались булочки, усыпанные маком, и масло вколотой оболочке. Нужно быть внимательным, чтобы не пропустить ее.
Краем глаза я уловил в фойе движение, поднял голову: господин в костюме, неторопливо двигавшийся в сторону кафе, заслонял от меня девушку, бывшую уже у самой двери. Я вскочил со стула, чувствуя сердцебиение, — нет, не она.
Я уже решил, что расскажу ей обо всем: и об обмане, начавшемся невольно, и о том, что случилось с тем, за кого она меня приняла, и о том, какова цель, пусть и довольно смутная, моего к ней визита. Оставалось надеяться, что она сможет понять и простить меня, а самое главное — захочет рассказать, что знает о Викторе.
Кстати, стоит ли говорить ей, что в своем дневнике он убил ее, да еще и таким чудовищным способом?
Навстречу господину, осматривающему кафе, вышла улыбчивая официантка, с первых же слов перешедшая с русского на английский: господин был иностранного происхождения.
Кстати, в России мне всегда удавалось определять иностранцев практически безошибочно, и не только по одежде, качеством и количеством которой мы когда-то так отличались от жителей иностранных держав, включая и наиболее завалящие из них. Не был исключением и этот человек, которого я и заметил-то лишь оттого, что он помешал было моим наблюдениям за выходящими из гостиницы.
Почему, едва взглянув на него, я сразу понял, что он — иностранец? Многие мужчины, сидевшие в этом кафе, были в костюмах, в том числе в белых рубашках и при галстуках, — и тем не менее, глядя на них, я нисколько не сомневался, что большинство из них — мои земляки, мои соплеменники, мои компатриоты. Возможно, причина заключалась в характерном складе черт, определенном строении лица. Особом его выражении, — а если идти дальше — ином образе мыслей, ином характере чувств, формирующих, в конечном итоге, и выражение лица, и его склад и строение черт? Или господина выдавала сугубая белизна рубашки, достигнутая благодаря особым люминесцентным добавкам дорогих стиральных порошков? Девственная чистота и несминаемость пиджака и брюк, словно носящий их в жизни не сгибал ног в коленях, не садился, не облокачивался, не прислонялся ни к чему на свете? Особая способность поблескивать обувной кожей, вычищенной и натертой до безупречного глянца?
Несмотря на мой недавний голод, еда не доставляла мне удовольствия. Больше того: мне приходилось заставлять себя съедать каждый кусок рыбьего мяса, отделяемый с помощью вилки и ножа, проглатывать каждый кусок смазанного высококачественным маслом хлеба. В то время как сидел я в этом уютном, по московским меркам, кафе и со всеми удобствами насыщал свое тело рыбой, девушка — подарившая мне недавно столько тепла, обладавшая такой бездной невостребованных чувств, самоотвержения, добра, грусти, ласки, заботы — сама служила кому-то пищей, насыщала собой анонимного постояльца дорогой гостиницы, исполняла роль живого блюда, мяса, утоляющего половой аппетит. То, что только сейчас я осознал мерзостность своего положения, говорило обо мне не много хорошего. Она не была моей подругой, она не была мне сестрой, из ее собственных слов, написанных и сказанных, из Викторова дневника мне была известна ее профессия. И тем не менее я не должен был отпускать ее. Или — не должен был сидеть в кафе, изящными движениями пожирать рыбу, делать вид, что принадлежу к миру культурных, воспитанных и утонченных людей, потому что умело пользуюсь ножом с вилкой и время от времени утираю пасть салфеткой, — в то время как Анна принимает участие в одной из наиболее постыдных и отвратительных операций в мире.
26
Официантка обращалась ко мне, фартуком касаясь моего столика.
— Вы не будете возражать, если я подсажу к вам вот этого господина? — извиняющимся тоном спросила она, указывая на стоявшего за ее спиной мужчину.
Этого еще не хватало.