За одно это упоминание о водке его стоило повесить за ноги, ну а заодно и раздавить плоскогубцами яйца.
— Мне слишком часто приходится слышать комбинацию этих слов: «русский» и «водка». Боюсь, это один из мифов, созданных на пустом месте, на литературе, кино… Мне не кажется, что русские пьют больше, чем любой другой народ.
Прикладывая руку к тому месту, где предположительно находилось его сердце, человек извинился: он не имел в виду ничего плохого.
Стремление к саморазрушению проявляется всяким народом по-своему: кто пьет, кто пользуется наркотиками другого сорта, кто работает, не видя света, кто измеряет жизнь, честь и достоинство деньгами, ступенями карьеры, марками автомобилей и прочим мусором.
— И все-таки спорить с тем, что русские ложатся спать гораздо позже нашего, вы не станете?
Не стану, старая сволочь.
— А мне это нравится. Город не прекращает свою жизнь никогда. Посмотрите, сколько на улице машин. Сколько людей в этом зале. У нас в это время все мертво, все спит, на улице ни души…
Вот и еще прошла к дверям пожилая пара. Откуда берется весь этот сброд, выходящий из гостиницы в такое время? Ах да, наверху — два ресторана; отужинав, граждане из местных отправляются по домам, спать, следуя положительному примеру своих иностранных собратьев, о которых рассказывает мой словоохотливый сосед.
Я заказал бокал белого вина. Попросил заодно рассчитать меня — чтобы не задерживаться, когда выйдет она.
Что может заставить такую девушку, какой казалась мне Анна, заниматься тем, чем она занимается?
Я не помнил в точности, что писал об этом Виктор, но из его слов получалось, что делает она это сознательно и добровольно, начав, чуть ли не школьницей… В те времена, на которые приходились мои школьные годы, подобное было немыслимо. За Последние годы здесь изменилось многое. Я не был свидетелем этих перемен, а если и был, то сторонним. Может быть, поэтому мне сложно понять, что может заставить русскую школьницу отдавать свое тело за деньги.
Мне приходилось слышать, что женщин принуждают заниматься проституцией; не знаю отчего, подобные истории всегда вызывали у меня недоверие. При всем желании мне не удавалось представить себе ситуацию, в которой взрослый человек не нашел бы способа и сил отказаться делать то, что ему не по душе. Другое дело дети… Когда она начала? Сколько ей было лет, когда ей впервые пришлось продать себя? Почему теперь, когда я со стыдом вспоминал ее телефонный разговор, мне казалось, что ее не просто уговаривали, не просто убеждали, а угрожали? Что могло означать, например, произнесенное ею «я знаю, что будет»?
— А вы знаете, — сказал мой сосед, уже давно присматривающийся ко мне, — мне кажется знакомым ваше лицо…
— Правда?
Он рассмеялся.
— Только никак не могу вспомнить, откуда. Но у меня твердое ощущение, что я вас где-то видел… Или же вы мне кого-то напоминаете.
Я отпил из бокала; вино было холодное, терпкое, невкусное. Интересно, кого же я тебе напоминаю?
27
Он все посмеивался, посматривая на меня. Перстень с бриллиантами, повторявший стиль и форму запонок, отбрасывал на стол отражение, состоящее из множества крошечных светлых пятнышек. На галстуке застыла в волнообразном изгибе горящая бриллиантовая саламандра в оправе из белого золота; почти всю ее голову занимал темно-зеленый изумруд, обрамленный тонкой бриллиантовой короной.
— Вспомнил! — воскликнул он.
— И кого же?
— Надеюсь, вас не обидит это сравнение…
Я отрицательно покачал головой, следя за выходящими из гостиницы.
— Вашего соотечественника, художника Ивлева, так печально прославившегося в нашей стране.
Я повернулся к нему. Он улыбался, ожидая моего ответа. Кто из нас был больше смущен? И было ли то, что я чувствовал, смущением? Или чем-то иным — например, раздражением? Неужели сходство с этим идиотом будет преследовать меня всю мою жизнь?!
Надо было что-то ответить: не хватало еще, чтобы он испугался, поднял крик о том, что обнаружил сбежавшего международного убийцу, позвал милицию!
— Да. я знаю, мы действительно похожи.
Господин сочувствующе покивал головой: бывает же такое.
— Его обвиняют в страшных вещах.
— Обвиняют? — переспросил я. — Да все уверены в этом!
— А вы?