К ним подошел воин и спросил по-ултырски — кто такие и откуда?
Пера сказал ему, что люди они вольные, охотники, едут князю служить.
Поп замахал крестом и погнал ултырян к реке. За попом шли воины.
— Кому они служат? — спросил Ивашка.
— Князя Михаила слуги, — ответил Пера. — Князь Михаил чужим богам кланяется!
— Небось поклонишься! Христос-то не болван деревянный. Поразит огненной стрелой, и все тут!
— Ехать нам пора, сын Руса.
— К Михаилу поедем?
— К нему. — Пера вздохнул. — Больше некуда…
Они выехали на широкую разбитую тропу. Кони пошли метом. Грязь летела из-под копыт.
Ивашка расспрашивал — какая у князя дружина? Молодой князь Михаил или старик? Но Пера молчал, видно, не любо ему показалось, что князь его от ултырской веры отошел, болванам не молится.
Стемнело. Они остановились в логу, отпустили стреноженных коней пастись и легли спать у костра.
Ночью кто-то придавил Ивашку.
— Не дури! — закричал он. — Сосед я тебе, другодеревенец!
Он думал, Пера его вяжет, но, приглядевшись, понял — чужие навалились. Пера один, а тут трое… Пера сам связанный лежал, на нем кучей мужики сидели.
Утром их развязали, вывели из лога на широкую лесную поляну.
На поляне кишела не одна сотня ратников в длинных кожаных рубахах. Ратники расступились, и к ним подошел молодой воин, не старше Ивашки. Все блестело на нем: и кольчуга, и пояс, и короткий меч в серебряных ножнах. На голове у молодого воина шапка из зимних соболей, на ногах поршни из красной кожи.
— Мы не воры, — сказал ему Ивашка. — Князю едем служить.
— Какому князю? — спросил по-русски молодой воин, прищурясь.
Пока Ивашка думал, как лучше сказать, Пера ответил:
— Нашему, Михаилу.
Молодой воин что-то сказал по-ултырски ратникам и ушел. Им отдали луки и мечи, подвели заседланных коней.
Пера шепнул Ивашке:
— Матвей с тобой говорил, сын князя Михаила.
Воины молодого князя сели на лошадей и стали выезжать на тропу.
Ивашка хлестнул жеребца, но Пера остановил его:
— Нам впереди ехать не велено!
Весь день они ехали за дружиной, а вечером князь позвал их к своему костру. Он накормил их, напоил сюром и опять начал расспрашивать — кто такие и куда едут?
Ивашка сердился, кричал на него:
— Крест надел, а християнину не веришь!
Князь посмеивался.
Пера снял с пояса меч, положил его к ногам князя и стал рассказывать, как жил в ултыре Сюзя, как охотился, ловил рыбу в Шабирь-озере вместе с оштяками Юргана.
— Но большой отец прогнал меня из ултыра…
— Ты нарушил обычай отцов?
— Я хотел взять в жены Вету. Она внучка старого Сюзя. Она из нашего ултогра, князь. Старый Сюзь продает ее чужому охотнику… Я остался один. Тебе буду служить…
— Я верю тебе, богатырь!
Пера поднял с земли меч, поклонился князю и сказал:
— Парня зовут Ивашкой. Он сын Кондратий Руса. Хорошего человека сын.
— Меня крестил епископ Иона, — сказал молодой князь Ивашке. — Поп русов Иона, надевая кресты моим воинам, велел жить праведно, почитать бога и князя.
Ивашка выдернул крест из-под рубахи.
— Хошь, поклянусь на кресте?
Ивашка поклялся служить верно, за чужую спину в бою не хорониться, худого в душе не держать.
Князь Матвей отпустил их. Они ушли к своему костру.
Пера сразу уснул, а Ивашка ворочался с боку на бок, ругал хитрого ултырского князя и думал о родном доме… Вспомнил ни с того ни с сего, как хлеб молотили прошлой осенью, как избу конопатили, окна в хлеву завешивали берестой. За неделю до покрова волки собирались в стаи, коров и овец запирали в хлев. Тятька скармливал последний дожинный сноп скотине, ставил на повети в хлебальной чашке пиво, кланялся дедушке-дворовому и просил: «Береги, хозяин, скот зимующий от хвори липучей, от силы нечистой». А с Параскевы-роженицы начинали сумерничать. Татьяна зажигала светец, ставила под него корыто с водой. Огонь с лучины капал на воду и шипел. Тятька зашивал подволожные лыжи, а он с братьями стрелы тесал, липовые, на белку. Липа сладкой травой пахла… Девки пряли у печки. Татьяна варовые нитки сучила и рассказывала про нечистую силу, будто боится нечистая сила солнышка ясного, дня светлого, а как солнышко угасать начнет, земля замертвеет — тогда ее царствие. Бесится тогда, воет нечистая, душу християнскую ищет.
Засыпать уже начал Ивашка, тяжелела голова и слепла память, а Татьянина песня в ушах звенит неумолчно: