Ворота в конюшенник были раскрыты. Прохор был там, шумел на лошадей.
— Не поил? — спросил старшего сына Кондратий, заглядывая в конюшню.
— Веду, тятя.
Прохор выгнал мерина и двух кобыл, жеребца вывел на поводу.
— Братья где? — спросил Кондратий.
— Спят, натьто.
Кондратий пошел будить парней. Они летом спали в овине. Он разбудил Гридю. Ивашки опять дома не оказалось.
— С вечера, кажись, вместе ложились, — зевая, оправдывался Гридя. — Легли, значитца, и уснули.
— Мать спросит, скажешь: послал я Ивашку силки проверить на рябка.
— Дак вить на лядину идем, тятя.
— Скажешь, как велю!
Гридя поскреб пятерней брюхо:
— Мне чо… Как велишь. Рябки они в нижних осинниках держатся больше.
Кондратий ушел из овина растревоженный. Избаловала Татьяна Ивашку. Где шатается парень? Долго ли до беды! Леса кругом глухие, дремучие, зверье…
У избы на ошкуренных бревнах сидела Устя.
— А я сон видела, тятя…
Кондратий остановился.
— Будто спускаюсь я, тятя, в лог, а за мной собака чужая, лохматая. За подол норовит схватить. Испугалась я, пала в траву. Чую: лижет меня чужая собака, теплом дышит…
— Вещий сон. — Кондратий засмеялся. — Не зря по нашим полям Орлай рыщет, девицу-красавицу высматривает.
— Господи, спаси и помилуй! — Устя всплеснула руками. — Бусурманин вить он, тятя! Нехристь. Неужто сон сбудется!
— Небось, не украдет, — успокоил Кондратий дочь, увидел пустые ведра и упрекнул: — За водой мать послала, а ты сидишь!
Устя стала жаловаться на тяжелые березовые ведра.
— Надцелась я, тятя!
— Неслухи вы с Ивашкой.
Кондратий зашел в избу, достал из-под лавки топоры — широкие, крепкие, новгородской работы. Любой из трех доброго коня стоит. Знал, что заклинены и наточены топоры, а удержаться не мог, вертел их в руках, любовался.
Пока собралась семья в избу, совсем рассвело.
Кондратий склал топоры в угол и пошел к столу. Сыновья и девки потянулись за ним, застучали чурбаками по гладкому глиняному полу.
— О-хо-хоо, — вздыхала Татьяна, разливая кислое молоко в деревянные кружки. — Совсем заездили молодшенького! Не поест Ивашка горячих ерушников!
Немая Параська собралась реветь. Гридя показал ей кулак и закричал в ухо:
— Жив твой Ивашка! Не лешева с ним…
Параська понимала все и слышала не хуже других. Онемела она от великого страху лет пятнадцать тому назад. Уходил тогда Кондратий с семьей от галицкого князя, шла с ним и сестра Анфиса с дочерью. Лесами брели дремучими, кони и люди выбивались из сил. Отстала Анфиса с дочерью, нагнал их черемисин окаянный, задавил мать, а Параська спаслась как-то… Прибежала, треплет Кондратия за рубаху, а сказать не может. Мычит девка, лицо руками скребет, да что толку — слово изо рта пятерней не вытащишь…
Устя вертелась на чурбаке, как сорока.
— Выдь погляди, — сказал ей Кондратий. — Не идут ли из ултыра?
Устя бросилась бежать.
— Богу поклонись! — закричала на нее Татьяна. — Хлеб, поди, ела, скоморошница!
— Не оскудеет пища постная, скоромная, молосная, — забалобонила Устя, кланяясь на все стороны. — Яко хлеб ломливый на вечере исусовой… Аминь!
Она убежала.
— Лошадей погоним? — спросил Прохор отца.
— Запрем.
Прохор отодвинул кружку, стряхнул с бороды крошки.
— Пойду загоню.
— Подожди, — остановил его Кондратий. — Меч и рогатину возьмешь с собой на лядину.
Гридя захохотал:
— Тятька на побоище собрался!
— Чего гогочешь! — рассердился на сына Кондратий. — В лесу живем, на чужой земле.
— А летось Ивашка княжеских данников подстрелил. Мы куницу скрадывали. Собаки оттоль, с низины, ходом идут, а мы, значитца, прямиком, уметами порем. Ивашка и отстал, будто бахилы переобуть…
Параська слушает, рот разинула. Татьяна ее не гонит, самой любо послушать про молодшенького.
«Хоть старшего сына бог ума не лишил», — думает Кондратий, глядя на них.
— Идут! Идут! — заголосила Устя.
Кондратий встал и, перекрестясь, пошел в свой угол. Снял со стены колпак и опояску.
Устя забежала в избу и начала тормошить брата:
— Чего сидишь, неторопь! Невеста твоя идет. Вета!
Не выпуская кружки из рук, Гридя отбивался локтями:
— Отвяжись. Ну тя…
Кондратий пристегнул к опояске широкий охотничий нож и пошел встречать другодеревенцев. Они еще не поднялись из лога, а он уже стоял за воротами, ждал их. Подошла Татьяна с туеском, шепча на ходу молитву. Она просила у Христа прощение за кумовство с ултырянами.