— Отпусти, зачем он тебе. Из ултыра-то пришли?
— Я их, большой отец, на тропе оставил!
Старый Сюзь привел с собой двух сыновей. Немного погодя пришел Прохор, с ним Золта и четыре охотника. Пока соседи вырубали и ошкуривали колья, Кондратий послал сыновей разжигать на другом конце лядины второй костер.
Подожгли лядину с подветренной стороны сразу в десяти местах. Сучья быстро сгорели, огонь осел к земле, затрещали смолистые пни, зашипела кора. Черный дым поплыл над лядиной. Справа от Кондратия шел Золта, слева сын старого Сюзя. Парень, видно, бывал на огнищах, ловко колом орудовал, поднимал слежавшиеся кряжи, не давал огню перескакивать через них.
К вечеру огонь выровнялся и пополз по лядине сплошным сорокасаженным валом.
Люди пошли отдыхать. На лядине остались два караульщика. Ночью Кондратий их сменил. Перед рассветом ветер стих, огонь начал захлебываться сыростью. Пришлось поднимать всех.
Утром ветер направился, подул от Шабирь-озера.
Кондратий пошел спать к шалашу.
— Смотри за огнем, Прохор, — наказал он сыну. — Не прогорит земля как следует — сорная трава задавит хлеб.
— Догляжу, тятя!
Кондратий лег под березу, укрывшись зипуном, и сразу заснул… Красный огонь все растекался по лядине, будто кровью ее заливал, из огня и крови поднималась остренькая зеленая озимь, озимь росла на глазах, кустилась.
Разбудила его Майта. Она трясла его за бороду и кричала:
— Аасим! Аасим Ивашка турне ай, аасим!
— Оторвешь бороду, девка, — сказал Кондратий, вставая. — Откуда Ивашка взялся! Чего кричишь?
Он послал Туанка за Прохором.
— Скажи, Майта, мол, прибежала…
Увидав Прохора, Майта забалобонила по-своему, заревела.
— Не пойму я ее, Прохор.
— Она говорит, Ивашка в пауле… Юрты грабит!
Кондратий взял седло.
— Гляди за огнем! — сказал он сыну.
Он гнал коня, не жалея. Мерин храпел, косился на вицу. За оштяцкой тропой лес раздвинулся, тропа стала шире, ровнее, Мерин пошел шагом, не гнул на сторону башку, не шарахался от кустов и ям, но перед речкой встал. Кондратий не мог загнать его в глубокую воду, пришлось искать брод.
Выехав на гору, Кондратий увидел — горит большая юрта князя. Он остановил мерина, спрыгнул, отвязал от седла рогатину.
Люди князя Юргана метались в дыму, вытаскивали из горевшей юрты меха, серебряную посуду, дорогие булгарские мечи, луки и сваливали все в кучу. А даньщики, хохоча, набивали спасенным добром широкие кожаные мешки.
Кондратий увидел сына… Ивашка хлестал плетью жену князя Юргана.
— Майта где? — кричал Ивашка. — Катольсен, говори!
Оттолкнув даньщика, Кондратий поднял окованную железом рогатину…
Ивашка успел оглянуться, успел крикнуть:
— Тятя! — и свалился, как сноп, к его ногам.
Бросив рогатину, забыв о коне, Кондратий ушел из пауля. В лесу пахло гарью. Мелькали перед ним березы и елки, а он видел лицо сына, белое, на зеленой траве… Попалась ему старая оштяцкая тропа. Он пошел по ней. Спускался в сырые лога, густо заросшие хвощом, переходил речки, брел по жухлой траве на еланях, а лес казался ему везде одинаковый — угрюмый, спокойный, пропахший смолистым потом. Он устал. Остановился отдохнуть перед кедром, снял шапку, глядел на кедр, глядел пристально, будто спросить хотел великана — где, в чем твоя могучая сила? Постоял, вытер шапкой лицо и пошел дальше. Сердце еще болело, но он уже пришел в себя, понимал, что оштяцкая тропа приведет его к Юг-речке. А там и до дому недалеко. Березы потихоньку шумели над ним. Густой и крепкий елушник рос под березами, а на открытых еланях елушник хирел, покрывался розовой слизью и лишаями.
Выбившись из сил, Кондратий сел на сваленную бурей сосну. Рядом стояла кривая черемуха. Она умирала, задавили ее большие темно-сизые елки. В бусых трещинах жили муравьи, выше их лепились красные прожорливые жучки… Вспомнил Кондратий, как нес захворавшего в дороге Ивашку. К вечеру слабели руки, он клал его на землю, ложился рядом и ждал, пока подойдет семья. Ночью хлопотала над Ивашкой мать, а утром он опять брал на руки сына и шел… На новом месте, помнил Кондратий, пришлось ему работать за троих, летом часа два спал. Старшие сыновья с ним были, а с младшими Татьяна возилась, молиться их учила, ругала соседей нехристями и чучканами. Все боялась, что забудут ребята веру русскую и язык христианский. Кондратий посмеивался, глядя на них, говорил, что Христос здесь сохатому не хозяин, Мойперу здесь надо молиться, лесному оштяцкому богу… На первых порах Ивашка птицу без надобности бил, а потом, балуясь, даньщика великопермского подстрелил. Ослепла душа у парня…