Дятел-пестряк застучал по сухой сосне. «От князя можно уйти, а от домашней беды не уйдешь», — подумал Кондратий, поднимаясь. Он пошел по той же тропе обратно. Шел тяжело, в землю глядел. В низинах земля еще снегом пахла, а на взгорьях росли красные и синие цветы.
Он прошел версты полторы и сел — дальше идти сил не было, а идти надо.
Навстречу ему по тропе шел оштяцкий охотник. Приглядевшись, Кондратий узнал — Золта, брат князя Юргана.
Золта поздоровался с ним по-оштяцки и сел рядом.
— Даньщики-то ушли? — спросил его Кондратий.
— Ушли, Рус. Ушли.
Золта погладил его по плечу и заговорил по-своему. Кондратий понял — Ивашку даньщики забрали с собой.
— А я в пауль шел. Сам хотел похоронить…
— Зачем хоронить, рума Рус. Ивашка живой, ругается.
— Вот как! Ну, слава богу. Я чуть ума не лишился. Легко ли, сам понимаешь, сына родного. Своими руками…
Золта вздыхал, качал головой.
— Понимаю, рума.
— А ты-то куда? Силки, поди, шел ставить?
— К тебе, Рус, иду. К тебе! — Золта, охая, встал.
— Выходит, искал меня… — Кондратий хотел сказать, что родной он ему, по душе родной. А как скажешь? Жизнь одна, а слова разные…
— Ось, ёмас улум, — сказал ему Золта и пошел в пауль.
ЗЕЛЕНАЯ РОЖЬ
К ночи похолодало.
Кожаный куяк с железным нагрудником грел плохо. Кондратий прижимался спиной к елке, дул на руки. Князь Юрган, видно, тоже мерз, ворочался в елушниках, кашлял. Не обидел бог старого князя умом, думал Кондратий. Пока даньщики набивали мешки серебром да мехами, он собрал своих людей. Даньщики за мечи схватились, да поздно — охотники стреляют без промаха. Князь велел им развязывать мешки, складывать в кучу награбленное добро, сам отсчитал четыре десятка соболей. «Берите, — сказал, — дань с лука и уезжайте».
Уехали даньщики Великопермского князя Матвея. Неделя не прошла — нагрянул Асыка, опять пришлось старому князю опоясываться мечом…
Стемнело. Редкие звезды сиротливо поблескивали на синем небе. Черный лес притих, будто затаился. Холодная предрассветная тишина легла на землю.
Два охотника поползли к засеке, видно, князь Юрган послал их караулить Асыку у Нюрмы-речки.
— Тять, а тять! — шептал Гридя. — Юрганы к Асыке не перекинутся?
— Я верю князю Юргану.
— Мало нас, тять! Не подойдут ултыряне, пропадем…
Над засекой начало белеть небо. Закачались черные елки. Ветер дул в спину Кондратию, с кулиги дул. Добрые на ней озимые! Да придется ли убирать осенью рожь?
Кони зафыркали за засекой. Кондратий поднял лук и стал ждать.
Гридя привстал — две стрелы воткнулись в елку над его головой. Воины Асыки, видно, спешились, обошли засеку и залегли в елушках.
— Лежи!
— Да я, тять, не заяц! Ночь пролежал…
Князь Юрган подал своим знак, и три десятка чернохвостых стрел прошили насквозь елушки. Елушник ожил, выскочили на тропу воины Асыки, завыли, как дикие, и побежали к ним. Кондратий бросил лук, выдернул меч.
Отбиваться сразу пришлось от троих. Одного он зарубил, хотел отскочить, запнулся, и сразу потемнело все, будто закрыл кто-то ему рукой глаза.
Падая, он увидел Прохора.
— Опоздал, сынок!
Прохор посадил его спиной к елке, перетянул сыромятным ремнем руку выше локтя и закричал в ухо, как глухому:
— Ултыряне пришли! Ултыряне! Угоним Асыку!
Кондратий и сам видел — белеют среди елушек пестридные рубахи другодеревенцев.
Обессилел я, Проша! Подсоби… — он хотел встать, поглядеть, как побежат воины Асыки… Но вместо Прохора наклонилась над ним елушка. Он понял, что не встать уж ему, оттолкнул здоровой рукой елушку и закрыл глаза… Качалась перед ним зеленая рожь, густая и высокая, как лес. Такой он в жизни не видел. Рожь желтела на глазах и душила его хлебным теплом.
