Каждый раз, когда Старостина мучил надрывный кашель, он сплевывал кровь. Этого не должны заметить чужие, недружелюбные глаза. Мамедов достал Старостину старую чистую тряпку. Он прикладывает ее к губам, пытаясь унять кашель. Он страдал и оттого, что болел, и оттого, что понимал - может заразить соседей по нарам, того же Мамедова. Он уже давно не пользовался чужой ложкой, чужим котелком. Он помнил: фашисты нарочно оставляли в бараках больных с открытой формой туберкулеза, чтобы те заражали своих соседей. Да, для дырявых легких не могли пройти бесследно те дни, которые он проработал в каменоломне Маутхаузена или в Мельке, в тоннеле, когда рядом бурили, а в воздухе висела злокачественная каменоломная пыль. Мамедов знал, может заразиться, но никогда не показывал, что боится этого, накрывал Старостина своим одеялом и грел его своей спиной.
"Пожалуй, я сам виноват, что сразу не вошел в полное доверие к Старостину, - размышлял Мамедов, лежа на нарах, - не нужно было играть с ним в жмурки, называть себя интендантом. Он при своей сверхпроницательности почуял неправду. У меня не было оснований скрывать от него что-нибудь..."
Глубокой ночью, когда все в бараке спали, Мамедов повернул к соседу лицо и зашептал ему в ухо:
- Верно ты сказал тогда, в Маутхаузене. Давно пришло время знать друг о друге больше. Хочу, чтобы ты тоже был в курсе дела... Нюх у тебя тонкий. Никакой я не интендант, а работал в Особом отделе корпуса. И фамилия моя подложная. Имя тоже взято напрокат. Если по совести, то я - Айрапетов Грант Григорьевич. А по званию майор.
- Отвернись от моего кашля и спи. До подъема осталось четыре часа, не больше. Скоро мой знакомый петух-эсэсовец подаст голос. У них в курятнике подъем еще раньше, чем у нас.
130
Темнота быстро сгущалась и вскоре поглотила лагерь. Вдоль колючей ограды светились синие лампочки и горели прожекторы над воротами. Самый мощный прожектор стоял на караульной вышке, высоко на горе, и время от времени обшаривал лагерь слепящим, ищущим лучом.
Полнолуние оказалось вовсе некстати. Следовало собраться на первомайский вечер и провести его быстро. А разойтись по своим блокам самое позднее в 9 часов 40 минут вечера. Несколькими минутами позже из-за гор появится луна, она заливает лагерь таким ярким светом, что эсэсовцы на несколько часов выключают прожекторы.
Вечер должен состояться в блоке No 15, где находился Старостин и где блоковой из своих, член ЦК Испанской компартии. По решению подпольного центра каждый блок направил на первомайский вечер делегатов.
Аппель вечером 30 апреля сильно затянулся, и до появления луны оставалось немного.
У каждого блока стоял пикет, он следил за немецкими патрулями и подсказывал делегатам момент, когда удобнее выскользнуть из двери; нужно использовать каждое мгновение, пока не горит прожектор на вышке.
В разных концах лагеря одновременно крадучись пробирались делегаты к блоку No 15. В барак втиснулось больше ста гостей. Русское подполье представляли Соколов, Архипов, Донцов, Шаповалов, Додонов, Генрихов, Илларионов. Пивовар стоял в пикете у своего блока.
Когда подпольный центр решал, кому поручить доклад, выбор пал на Старостина.
Во-первых, он может сделать доклад на нескольких языках.
Во-вторых, он пользовался авторитетом. Была в нем спокойная сила духа, ее питало сознание повседневного и постоянного служения своей идее. Одухотворенность и целеустремленность рождали энергию, действенную и необыкновенно заразительную. В круг влияния Старостина попадали почти все, кто с ним соприкасался.
Будто, при всеобщем бесправии узников, у него в лагере были особые права. Людям слабым рядом с ним было не так страшно, потому что ему верили.
Он умел терпеть, обладал достаточным мужеством, чтобы страдать, но не умел при этом вести себя покорно. Лишь бы не разлучиться с собственной душой, не утратить вкуса к свободе и борьбе! Пусть нас пытают унижением, мы спасемся надеждой, ненавистью к палачам и юмором, да, да, юмором... И чем больше душевных сил отдавал Старостин товарищам по лагерю, тем становился богаче, бодрее.
Он обладал мягкой властью - мог разнять ослепленных злобой драчунов, умел пробудить совесть в заскорузлой душе, заставлял подчиняться себе самых строптивых.
Но даже когда он ощущал свое явное превосходство над другими, Старостин ничем это превосходство не выказывал, наоборот, даже скрывал. Пусть тот, кто с ним спорит, чувствует себя равным, пусть его не угнетает чужая эрудиция. Авторитет рождается еще и потому, что человек не подавляет никого своим авторитетом.
В-третьих, он умело держался в тени, и в нем не подозревали одного из вожаков подполья; сказывался опыт конспиратора.
В-четвертых, он хорошо информирован о последних событиях, он был одним из немногих, кто последние вечера тайно приходил к Конраду Вегнеру (Куно) и вместе с Мацановичем, Лаффитом, Бартой, Соколовым слушал радиопередачи.
Склад обмундирования и лагерной одежды, при котором одиноко жил Куно, стоял в стороне от бараков. Когда-то Вегнер был левым социал-демократом, ему нашили на куртку красный винкель, но он сидел уже тринадцатый год и давно потерял политическое лицо. Он стал равнодушным ко всему, но при этом казался порядочным человеком и дружелюбно относился к подпольщикам. Он уважал тех, кто сохранил силы для борьбы, а сам признавался, что у него таких сил нет и уже не будет: "Я - человек без будущего. Я научился дорожить настоящим, какое бы оно ни было убогое. Я извлекаю жалкие крохи из каждого божьего дня, до которого мне удается дожить". Он доставал на черном рынке спиртные напитки, пил сам и был собутыльником эсэсовцев. Совместные попойки позволяли Куно держаться независимее других.
Кроме немецких старост Магнуса и Лоренца, Куно - третий заключенный, кто в лагере на исключительном положении. Его выпускали за ворота лагеря.
Но так ли уж далек от политики человек, у кого в комнате работает радиоприемник, у кого собираются подпольные слушатели? Можно было не опасаться, что Куно предаст, его казнили бы вместе с гостями.
Чаще всего слушали на разных языках передачи из Лондона. Ну, а когда садились аккумуляторы и никакой станции кроме немецкой, поймать нельзя было, все поневоле слушали дикторов из ведомства Геббельса. 20 апреля, в день рождения Гитлера, услышали обрывок истерической речи самого Геббельса. "Война идет к концу!.. Противоестественная коалиция между плутократией и большевизмом разваливается... Фюрер - храбрейшее сердце Германии". В тот день русские войска стремительно приближались к пригородам Берлина, союзники уже заняли Магдебург, Нюрнберг, подходили к Гамбургу, а вся "третья империя" сузилась до коридора в 120 - 150 километров между русскими и англо-американцами.
Охотно слушали и сводку погоды. Их мало интересовал уровень воды в реках и какая погода в Берлине, Мюнхене, Зальцбурге, а вот сильный ли ожидается ветер, откуда он дует, на каком уровне лежит снег в горах очень важно тем, кто мерзнет. Метеосводку слушали тогда, когда не удавалось принимать сводку фронтовой погоды...
Перед тем как начать свое праздничное слово, Старостин на нескольких языках призвал к вниманию. "Ахтунг!", "Увага!", "Аттеншн!", "Внимание"! "Атансьон!"
Старостин вскарабкался на нары, на третий ярус, чтобы его лучше было слышно.
Он кратко сообщил последние радионовости. 28 апреля итальянские партизаны казнили Муссолини. 29 апреля союзники вступили в Мюнхен. Сегодня днем появилось первое, правда, пока еще не проверенное, сообщение о смерти Гитлера - не то он застрелился, не то отравился у себя в имперской канцелярии. Советские войска на окраинах Берлина.
Сжатая информация Старостина вызвала такое шумное ликование, такой громкогласный восторг, что докладчику пришлось строго призвать к тишине и осторожности. Если некоторые потеряли контроль над собой, то пусть те, кому самообладание не изменило, угомонят темпераментных соседей. Немедленно перестаньте орать и стучать деревянными колодками!
Строгий окрик возымел действие, и Старостин в относительной тишине продолжал свое слово. Он непринужденно переходил с одного языка на другой.