Почему-то Старостину неприятно было узнать, что он и Лоренц одногодки...
Выяснилось, что Лоренц скрывался в лагере и после того, как оттуда сбежали эсэсовцы. Двое суток он просидел в мусорной яме, за крайним бараком, подступающим к проволочному заграждению. Ночью Лоренц вылез из мусорной ямы и принялся рубить проволоку топором. Его заметили, когда уже успел прорубить себе лаз. За ним погнались, но догнать не смогли. Лоренц скрылся на горе, густо поросшей ельником. Нужно принять во внимание, что Лоренц и в лагере питался отлично, а его преследователи не могли бежать в гору.
Старостин, несмотря на скверное самочувствие, взял на себя руководство поисками Лоренца.
Старостин тоже хотел принять участие в облаве на Лоренца, но его отговорили, и тогда он разработал подробный план погони. Он сколотил группу для поимки Лоренца, вооружил всех и отправил в горы, к тому перевалу, через который ночью попытается, возможно, перейти Лоренц. Вторую группу, также вооруженную карабинами, отобранными у фольксштурмистов, он направил в городок Эбензее. Лоренц может спрятаться где-нибудь в городке, выдав себя за освобожденного политического, не исключено, что он успел еще в лагере сменить свою куртку с зеленым винкелем на куртку с красным винкелем.
Допоздна сидел Старостин у входа в блок No 15, поджидая своих связных.
- Есть Христос, он найдет палачей и отомстит, - сказал сидевший рядом пастор Франц Лойдль.
- К сожалению, Христос и на этот раз оказался нерасторопным, усмехнулся Старостин. - Боюсь, он опять опоздает с помощью. У нас в России говорят: на бога надейся, а сам не... - Он на секунду задумался, не зная, как точнее перевести на немецкий язык "не плошай", ничего равноценного не нашел и сказал:
- ...а сам не делай глупых ошибок.
135
Вечером лагерь был подобен огромному бивуаку. У иных бараков горело по нескольку костров, а бараков четыре десятка.
Эсэсовцы нарочно расселяли по разным баракам людей одной национальности, чтобы меньше было контактов между ними, чтобы люди хуже понимали друг друга.
А перед эвакуацией в лагере состоялось великое переселение народов. Сселялись вместе итальянцы, испанцы, русские, югославы, венгры, поляки.
Электричество погасло, воды нет. В холодной пекарне не осталось ни горстки муки. Каждому заключенному насыпали муку в котелок, выдали несколько порций эрзац-кофе, немного повидла и маргарина. Продукты развозили на ручных тележках под охраной, были случаи нападения на тележки. Югославы и русские выставили охрану у продуктового склада: его тоже пытались разграбить.
Самые аппетитные запахи доносились от костров, где русские пекли блины. И пусть блины из темной муки, смешанной с отрубями, - нет и никогда не было блинов вкуснее!
Русские пекли блины и пели. Их голоса разносились в тишине теплой майской ночи. Художник Милош Баич подошел к костру, вокруг него полусидели-полулежали товарищи. Баич принялся угощать сигаретами из посылки Красного Креста. Старостин отказался; он давно некурящий.
- А вас чем угостить? - спросил Старостин.
- Русскими песнями.
Пели "По долинам и по взгорьям", "Стоим на страже всегда, всегда", затем кто-то робко и неуверенно затянул про девушку Катюшу. Старостин этой песни никогда не слышал, но вокруг ее подхватили. Едва песня зазвучала громче, к костру подошли итальянцы. Они жадно включились в хор, заглушив голоса русских. Старостин разобрал слова припева: "Пусть развалились сапоги, но мы идем вперед".
Кто-то из итальянцев удивился: откуда русские знают их партизанскую песню "Дуют ветры"? И начал горячо доказывать, что это боевая песня бойцов Сопротивления Ломбардии. Старостин увидел Чеккини, помахал ему рукой и предложил место рядом.
Итальянцы спели песню заново и по-своему - они и не знали, что военные ветры занесли к ним эту мелодию из России. Затем они разбрелись кто куда, у костра стало тихо.
- Хотел спросить вас, Чеккини, еще тогда. Не воевал ли в вашей бригаде невысокий парень с партийным именем "Бруно"? Его подлинное имя Альбино. Родом из Новары.
- Бруно, Бруно... - Чеккини пожал худыми плечами и сказал раздумчиво: - Какой-то Бруно командовал отрядом в провинции Модена.
- Модена? - удивился Старостин.
- Мы партизанили там еще до Милана. С осени сорок третьего года. Городок Монтефиорино был столицей партизанской республики. Позже мы пробились из-под Модены в горы провинции Болонья...
- Я старый житель провинции Модена. Три года без малого прожил в Кастельфранко дель Эмилия.
- Отряд Бруно выполнял самые важные приказы нашего командующего Марио Риччи, - продолжал вспоминать Чеккини. - Взрывали мосты. Нападали на склады и обозы. Карали карателей. Устраивали и другие диверсии... Помнится, командир Бруно был невысок ростом, крепок в кости, носил испанскую шапочку, заломленную набок... А долго ваш приятель сражался в Сопротивлении?
- Этого я не знаю. Но знаю, что такой парень не мог ни одного дня оставаться в стороне от войны с нацистами.
Чеккини с гордостью рассказал, как храбро воевали в Модене русские военнопленные солдаты и офицеры, сбежавшие из концлагерей. Они особенно отличились при штурме средневекового замка Монтефиорино. Самым умелым, самым дерзким, самым храбрым был русский офицер Владимир Переладов. Под его командой воевали больше ста русских солдат и офицеров. В селах провинции рядом с партизанской зоной фашисты расклеили тогда приказ коменданта Модены, отпечатанный в типографии:
"300 тысяч лир предлагает немецкое командование за голову сталинского шпиона, заброшенного в Италию с целью установления советской власти, капитана Владимира Переладова.
Вознаграждение будет выплачено немедленно тому, кто живым или мертвым доставит в военную комендатуру Модены этого русского бандита".
С тех дней, когда батальон Переладова вместе с гарибальдийской бригадой и отрядом "Стелла Росса" штурмовал в первых числах июня городок и средневековый замок Монтефиорино, и до тех трагических дней, когда партизаны, окруженные карателями, вынужденно оставили свою партизанскую столицу, русские были товарищами по оружию, и с той поры Чеккини числит себя их другом.
Оба помолчали, не отводя глаз от костра, и Старостин неожиданно спросил:
- Она была очень набожная, та синьорина из Милана, о которой вы мне рассказывали?
- Да, молилась за весь отряд... Говорят, влюбленные не верят в горе, у них притупляется чувство страха. Вот так было и со мной. Как рисковал! И всегда ходил на диверсии вдвоем с удачей. Все у меня получалось! У меня тогда будто крылья выросли за плечами, - он покосился на свое исхудавшее плечо, которое просвечивало сквозь жалкие лагерные отрепья. - А потом вдруг черные рубашки схватили наших перед диверсией. Ясно, каратели раньше пронюхали обо всем. И тут выяснилось: доверчивый партизан Джанкарло исповедался накануне святому отцу, а тот нарушил тайну исповеди и донес. Невесело было идти на новую операцию после такого провала. Мы с Рыбкой рядом на коленях стояли в церкви. Я, помню, шепнул ей: "Помолитесь за меня, Рыбка, вы набожная". Портфель мой лежал на мраморном полу, прямо из церкви мы уходили на задание. Рыбка мне говорит: "Боюсь, после расстрела Джанкарло и других мои молитвы бог уже не услышит... Можно отмолить любой грех, но как отмолить само сомнение? У кого просить прощения, когда сомневаешься в самом существовании святого духа?" И вот, слышу, молится она. Только не так, как нас учили на уроках закона божьего, а по-своему: "Боже если ты есть! Спаси наши души, если они есть!" Взял я свой портфель с динамитом, вышел из церкви, и больше мы никогда с Рыбкой не виделись.
- Как? Как она молилась?
- Спаси, боже, если ты есть, наши души, если они есть, - повторил Чеккини.
- Она так и не сказала вам своего имени?
- О, я был бы счастлив его знать.
- Может быть, Джаннина?
- Право, не знаю.
- Красивая девушка?
- О, настоящая мадоннина.