— Тебе щас тоже врежу, если будешь ныть, девка! Он бред несёт, что вы его слушаете. Ведь так, гадёныш? — продолжая держать за рубашку и брызгая слюной, смотрел на меня одноклассник
— Да мы ему все мозги отбили, вот у него и поехала крыша!..
— Да забейте!..
— Да давайте просто уйдём!..
— А вдруг эти слова что-то значат? Вдруг это какое-то скрытое оскорбление? В этом случае, ему, получается, не хватило!..
— Это проклятья, проклятья!.. Да вы только взгляните на него. Нестриженый, глаза дикие, постоянно чё-то там читает — ну ведь чернокнижник! Сатанист! Зря мы его, отвечаю, зря!..
Что за слова я им сказал?
Простые русские слова. Только произнесённые наоборот.
Йокоп — это Покой.
Аджедан — это Надежда.
Адобовс — это Свобода.
Все эти слова я проговорил наоборот, потому что у них этого никогда не будет. Такие кретины, как они, далеки от подобных вещей. Ведь как можно получить ту же самую свободу от… самого себя? Они обременены самими собой до конца своих дней. Проклятых, кстати, мной. Ха-ха! И не видать им ни покоя в жизни, ни надежды на хорошее будущее. Эти козлы вечны, и пословица «Горбатого могила исправит» создана специально для них.
Но они об этом «словесном перевороте», конечно же, знать не могли. И потому сами дорисовали обычные слова, проговорённые наоборот, негативной краской. К тому же в толпе недоразумение и сумятица распространяются гораздо быстрее. Когда они подошли ко мне вновь, отвечать им что-либо не имело смысла. Достаточно было просто смотреть в глаза. В большом скоплении людей просчитать варианты возможного развития событий крайне сложно. Да этого в данной ситуации и не требовалось.
Их страх за свою гнилую шкуру всё сделал сам, приняв три моих слова за что-то загадочно-пугающе-опасное. Они сами подсознательно наказывали себя, хотя, может, и не признавались себе в этом. Маскировали всё происходящее под видом развлечения, смеха. И потому во чтобы то ни стало захотели узнать, что эти странные слова означают. Ведь неизвестность загрызла бы их, не дала свободно дышать. Не оставленный на асфальте побитый одноклассник, нет! Неизвестность.
И я решил сыграть на этом. Если я не мог противостоять им физически, необходимо было уничтожать их психологически. И, как-никак, у меня получилось. Больше они ко мне уже особо не лезли. Посматривая презрительным взглядом, обходили стороной. Да и после девятого класса меня с ними не стало.
Но именно в тот день, на заднем дворе школы, я окончательно утвердился в своей отделённости от общества. Понял, что мне с ним не по пути. У меня своя дорога. Какая именно, я тогда ещё не знал, но точно понимал, что не рядом с людьми. Где-нибудь в сторонке. Так, чтобы неприметно.
И всё бы хорошо…
Но и я не заметил, когда эта — изначально детская — попытка защитить себя от внешних острых углов переросла во что-то гораздо большее. И пугающее. Непрекращающийся шумный ураган мыслей. Мыслей — абсолютно по любому поводу, даже не представлявшему и малейший интерес. В моей голове теперь постоянно наслаивались один на другой ментальные слои. Они были будто огромная куча склизких червей, мерзко слипавшихся и переплетавшихся между собой.
И вот отсюда-то и начинается история моего сумасшествия…
[4]
Доучиваться до одиннадцатого класса я не находил смысла. Видеть лица одноклассников на протяжении ещё двух лет было выше моих сил. После окончания девятого класса мой выбор пал на то учебное заведение, поступление в которое не доставляло особых хлопот. Главной целью было как можно скорее уйти из школы, а куда — вопрос второстепенной важности.
Мне дали возможность поступить в колледж, с которым у нашего детдома была договорённость. Так я стал студентом факультета автомобильного транспорта. Никогда не соображал в механике и технике, но раз поступил на бюджетную основу, то почему бы и нет: буду изучать гайки, форсунки и постоянный ток. Деваться некуда.
Также я решил навсегда попрощаться с детдомом. И не важно, что я мог спокойно пребывать в нём до самого совершеннолетия. Тошнило от него так, что уже невозможно было терпеть. Лучше уж я как-нибудь сам.
Я устроился на подработку разносчиком газет. Снял крошечную комнату. В квартире помимо меня проживала хозяйка — женщина лет сорока пяти. От идеи заселиться в общежитие колледжа я отказался сразу — искал спокойствия и тишины. Однако, даже проживая в отдельной комнате, долгожданного покоя я так и не нашёл…
Хозяйка квартиры оказалась слегка неадекватной. Во всяком случае, другого объяснения её поступкам я найти не мог. Она, бывало, встанет ночью в коридоре и как начнёт кричать в сторону моей двери: «Я всё слышу! Слышу, что ты про меня говоришь!»
Но ночью — да и вообще в любое другое время суток — я ничего не говорил! Тем более, о ней. Но и это были ещё цветочки. По-настоящему хозяйка раскрылась позже.
Нередко к ней приходил сын со своей супругой. И они втроём заводили скандалы из-за той самой комнаты, в которой я жил. По словам сына, мать не имела права сдавать эту часть квартиры, так как принадлежала та по документам ему. Но раз уж сдаёт, обязана делиться с ним половиной месячной выручки.
А поскольку снимал я эту комнатку за четыре тысячи рублей в месяц, то оставаться с двумя тысячами хозяйке было ни туда ни сюда. Поэтому часто эти скандалы длились допоздна. Каждую ночь я спал как на иголках. В течение дня и вовсе боялся выходить за порог комнаты. Опасался, что наткнусь на чокнутую хозяйку, и что она выкинет в очередной раз — было известно лишь одному чёрту.
Во второй учебный год я первым же делом переселился. В другой район города, но тоже в маленькую комнату квартиры. В ней тоже проживала одинокая хозяйка. Только на этот раз попалась старушка. В прошлом — коммунистка, учительница математики, руководитель какого-то общественного движения.
Но и она тоже молодец. Вечно изматывала меня своими стратегическими беспокойствами о том, что творится в нашей стране, «умирающей под жёсткими ударами коррупции». А также постоянным проявлением чрезмерной заботы и нескончаемым потоком житейских советов, как мне, молодому, вести себя в современном обществе, чтобы «стать человеком». Постоянно твердила, что раньше, во времена коммунизма, всё было по-другому. А сейчас мы, «современная молодежь, — так и не взошедшая рожь, которая дохнет под кислотным дождём американской культуры».
Это её слова. Тогда я подумал, что неплохо бы их записать. Однако не пришлось. И так запомнил.
Хоть я и продержался здесь дольше полугода, но на большее меня не хватило. Я съехал в квартиру, где обитали три парня, став сожителем по комнате одного из них.
Но где бы я ни жил, имелась у меня одна тайна.
Я никому о ней не рассказывал. И всегда хранил внутри себя, переезжая с ней с одного места на другое. И только моя тайна — только она толкала меня вперёд. Только она вела меня по череде монотонно повторяющихся дней, заставляя каждое утро открывать глаза и идти в Мир.
И этой единственной движущей силой был отнюдь не инстинкт выживания. Нет, совсем не он.
Этой силой была надежда. Надежда, что однажды я её отыщу. Свою маму.
Да, я отчаянно верил, что увижу её. Что предстану перед ней взрослым, умным, грамотным, начитанным человеком. Таким, которого больше не захочется бросать. Таким, которого можно будет полюбить за отсутствие капризности и детскости. Ведь если человек — взрослый, он может позаботиться о себе сам. И даже помочь другому. Вдруг маме сейчас в жизни приходится нелегко. Я мог бы стать полезным для неё.
Когда доживал последние дни в детдоме, я твёрдо решил, что, как только выйду на вольные хлеба, обязательно примусь за поиски мамы. Так и случилось.
Эх.
Если бы я только знал, во что это выльется позже…
*
Мысль о поиске мамы стала идеей фикс.