Заурядное плоскостопие третьей степени позволило мне продолжать поиски.
*
Наконец я нашёл Клару Денисовну.
Она жила в посёлке Максимовка. Отыскать её мне помогла чистая случайность.
Уставший, я сидел на остановке спустя целый день блужданий по улицам Максимовки. Собирался уже ехать обратно в город. Но вдруг почему-то решил для слепой удачи, как выстрел в небо, спросить у сидящего рядом мужика, не знает ли он Соколову Клару Денисовну.
Как выяснилось — знает.
Это было чудом!
Ещё несколько минут — и я бы уехал из этого посёлка. И, возможно, стал бы искать в следующем. Но фортуна в тот день была на моей стороне.
Мужик на остановке оказался её соседом по подъезду. Когда он узнал, что я её «внук», то сразу же назвал мне точный адрес.
Уже через пятнадцать минут я сидел за кухонным столом и вкидывал в рот ложку за ложкой обжигающего борща. И, сгорая отнюдь не от него, а от нетерпения всё узнать, задавал вопросы:
— Как она выглядела? Какая она?!
— Ой, если бы я помнила, Ромочка! — тараторила старенькая сгорбленная Клара Денисовна. — Это было так давно… Помню, ранняя весна стояла. В тот день я, как и всегда, пришла на работу пораньше. Всегда убиралась затемно, пока малыши ещё крепко спали. Поставила кипятиться чайник. Села. Жду. И тут заметила через окно, как к забору подъехала машина. Вот из неё и вышла она… такая… в длинном пальто и шляпе. Лица не разглядеть. Оглядываясь по сторонам, она подошла к крыльцу и аккуратно положила на его ступени комочек одеяла. Я так и застыла с чашкой чая в руках, обжигая пальцы, но не смея сдвинуться. Происходящее шокировало меня. Это было что-то душераздирающее, но в то же время настолько приковывающее взгляд, что невозможно было даже шелохнуться. Ох, какой ужасный момент… Она робко склонилась над тобой и будто долго не могла решить: оставлять или всё же забрать обратно. Даже страшно было представить, что происходило в ту минуту у неё на сердце… В эти мгновения, я уверена, решалось то, как она проживёт свою жизнь. Но… она решила оставить. Не отводя от тебя взгляда, отошла спиной назад на несколько шагов, вдруг подняла на меня глаза — у меня аж душа ушла в пятки — а затем как побежит! Быстро юркнула обратно в машину рядом с водителем-мужчиной и уехала. А я с обожжёнными пальцами ринулась к крыльцу. Вот так всё и было, Ромочка.
Я молчал. Думал. Представлял, как мама в ту минуту смотрела на меня. Представлял, как лежал я, укутанный в одеяло с шалью, и мёрз. А может, и не мёрз. Вспомнить что-либо из того, что сейчас рассказывала Клара Денисовна, я, конечно, не мог. Оставалось лишь прибегать к фантазии. Как всегда.
— Машина… Что за машина была, вы запомнили? — спросил я и удивился своему голосу. Будто совсем не мой. Низкий, уставший.
— Эх, если бы я разбиралась в них! — Клара Денисовна с сожалением махнула рукой. — Серебристая — это помню, а марку… марку нет. Всё, чем я могу тебе помочь, — это дать номер той машины. Я впопыхах записала его тогда. На всякий случай. И, как видится, не зря. Пригодился спустя столько лет. Вот найти бы его ещё… Лежит, наверняка, где-то среди хлама в шкафу. Уже столько лет прошло. Но если он тебе чем-то поможет… Ах, бедненький! Будешь ещё супчику?
«И при наличии таких данных, администрация дома ребёнка даже не пыталась найти моих родителей?» — озадачился я, чувствуя, как во мне закипает злость.
Аппетит пропал.
Клара Денисовна очень долго искала в своих шкафах бумажку с номером машины. Я молча наблюдал за ней и прокручивал в голове её рассказ.
…Она просто вышла из машины и оставила меня на крыльце.
Да. Я знал, что, наверное, так всё примерно и было. Но отчего-то не хотел до конца в это верить. Где-то в глубине души мне всегда казалось, что мама не могла меня оставить таким образом. Что, по всей вероятности, произошло что-то чрезвычайно важное, раз я оказался на крыльце.
Но рассказ Клары Денисовны полностью разломал мои иллюзии. И теперь я сидел с их обломками и наблюдал, как они медленно догорают и тлеют. Как ветер новых мыслей смывает их в чёрную пустоту. Туда, куда и смотреть не хочется. В бездонную тьму разбитых вдребезги надежд.
Наконец она нашла. Пожелтевший от времени кусочек листка. Я понятия не имел, что он мне даст и как можно найти владельца автомобиля по номеру машины. Но хоть что-то.
Искренне поблагодарив Клару Денисовну, я отправился в город.
Откуда теперь начинать поиски, я не знал. И оттого совсем не трогался с места. Хозяин квартиры, в которой я проживал, через неделю меня выселил. Денег не было совершенно. Тогда я учился на втором курсе, но нутром чуял, что до третьего не доползу.
Наступила весна. Я сильно заболел. Меня сразила ангина. Быть может, грипп. Одним ранним утром меня, бормочущего и лежащего с сумкой на скамейке в парке, обнаружили дворники.
Затем помню лишь, что пришёл в себя в больнице.
Психиатрической.
[5]
Находилась она в тридцати километрах от города. Посреди большого леса и недалеко от озера, краешек которого я мог видеть из окна своей палаты.
Первый месяц мне было крайне сложно. Я долго не мог сориентироваться в пространстве. Чувствовал себя как, наверное, врач Андрей Ефимыч Рагин из чеховской «Палаты № 6», когда его заключили в стены своей же психушки.
Пичкали транквилизаторами — успокоительными веществами. Ещё какими-то лекарствами. Диагноз был поставлен сразу: невроз навязчивых состояний.
В этой психиатрической больнице я и познакомился с человеком, которого возненавидел до самых глубочайших оснований своей ненависти.
Главный врач — Кадринов.
Он назначал пациентам необходимый курс лечения. Необходимый — как виделось ему. И не важно, как чувствует себя пациент. Раз нужно колоть и пропихивать в глотку вещества, то будут колоть и пропихивать. До посинения.
Кадринов был невысокого роста. Жилистый. С вечно красновато-ехидным лицом и гладкой лысиной. Говорил всегда умными фразами, оперируя замысловатыми медицинскими терминами. Большинство работников больницы неотрывно глядели ему в рот и послушно поддакивали, только он начинал что-нибудь болтать.
Один за другим сменялись до ужаса похожие дни. Пошёл второй месяц. Я чувствовал себя размякшей субстанцией, которая могла лишь с трудом перемещаться из одной части палаты в другую. Мои мыслительные процессы ослабли. И вместе с ними ослабли все жизненные силы. Я стал ходячим куском мяса.
Во втором месяце уколов стало меньше. Два раза в неделю я посещал сеанс психотерапии. Он проходил в виде обычной беседы. Терапевт интересовался, как я себя чувствую. Что меня беспокоит. Я сразу же отвечал, что чувствую себя отлично. Что меня можно немедленно выписывать.
Но никто, конечно же, мне не верил. У людей ведь на мой счёт всегда имеется своё мнение.
На третий месяц в больницу завезли импортное экспериментальное лекарство. Как раз предназначенное для невротиков. И Кадринов первым делом решил испытать его на мне. Всё это я, разумеется, узнал не от него. Сам он лишь ехидно и не договаривая улыбался, подмаргивая поросячьими глазками.
Обо всём этом мне рассказывала медсестра.
Вначале я относился к ней с большим подозрением и опаской. Но вскоре она стала тайком приносить мне еду, оставляя её в моей тумбочке. Что не могло меня не радовать. Кормили в этом месте весьма дурно, и для полного насыщения никогда не хватало.
Так мы с ней и сдружились. Бывало, она приходила в мою палату, пока там отсутствовали другие пациенты, и мы беседовали с ней о жизни. Она много рассказывала о своей. Я — очень мало о своей.
Однажды я решил попросить её помочь мне в поисках. Но она сразу же дала понять, что не сможет сделать больше того, что делает для меня сейчас. При этом я понимал, что ей искренне жаль меня. Она тоже считала, что меня уже пора выписывать.
Но когда я подходил с этими словами к Кадринову, то он всегда одним и тем же поучительным тоном повторял: «Ты что, забыл? Забыл, как ходил по улицам и приставал к прохожим, дотошно выпрашивая дорогу к своей маме? Забыл, как люди от тебя убегали, но ты их потом догонял и настаивал на том, чтобы они непременно назвали тебе адрес? Госпитализация была тебе необходима. Ты мог причинить вред обычным людям. А здесь для тебя лучшее место, поверь мне! Так что не спеши, дружок. Всему своё время!» — И тут он, противно осклабившись, хлопал меня по плечу. На что мне хотелось схватить его руку, вывернуть её и несколько раз прокрутить до страшно громкого хруста.