Дорогая бабушка!
У нас все хорошо. Погода хорошая. Продукты дешевые. Мы купили хату в пять комнат с верандой. К дому подведен газ, есть ванная и через газовую колонку в ней горячая вода. Мыться можно с утра и до вечера. Серега работает, и мы скоро хотим дите заводить. А я тоже работаю и с ним сидеть не смогу — трошки только, мне никак нельзя потерять место, потому что работы в станице мало. Мы вот подумали за тебя. Мы тебя возьмем в дом, местов у нас хватит. Чтобы ты за дитем ходила. Продавай там свою хату и приезжай с деньгами к нам. Очень ждем.
Твоя внучка Ольга.
Далее прилагался адрес.
Кузьминична вслух, с выражением прочитала написанное и перевела взгляд на Михайловну. В очках ее глаза выглядели огромными. Он поняла из письма, что какая–то Ольга звала куда–то к себе свою бабушку, но какое это отношение имеет к ним? Спрашивать же боялась.
— Да твоя это, твоя внучка зовет тебя до себя! Тебе письмо–то! Кумекаешь? — все больше раздражалась Михайловна.
— Мне сегодня письмо пришло?
Но выхода не было: Михайловне пришлось все заново объяснять.
От сына и внуков Кузьминичны не было известий давно, несколько лет. Кузьминична, если вдруг про них вспоминала, что бывало, понятно, редко, вздыхала: «Господь им судья» и немного радовалась, что у нее вообще на свете хоть кто–то родной есть, и снова забывала о них. Михайловна вспоминала о них чаще и немного по–другому: «Суки, бросили родную бабку, а мне тут возись с ней!..»
Не было, не было вестей — да вот пришло письмо. И теперь это была их цель, их мечта — уехать отсюда: не знать, не видеть, забыть. Хоть перед смертью пожить по–людски, надышаться…
— Да давно оно пришло, не сегодня. Твоя внучка Ольга, от сына твоего… как там его?.. в общем, внучка твоя тебя к себе зовет. Правнука тебе хочет родить.
— Внучка? Правнука? — расцвела Кузьминична. — Господи, радость–то какая — у меня внучка есть! Господь — он все слышит, всем воздает! Шо ему…
— А ты меня с собой позвала — помнишь? — Михайловна с подозрением уставилась на Кузьминичну.
— Куда?
— На Кубань, к внучке, — Михайловна стянула с Кузьминичны очки, попыталась надеть их — не попала дужками за уши, сидела и просто вертела в руках.
— Господи–суси, я туды поеду? — разволновалась Кузьминична.
— Мы поедем — ты и я! Я тебя не брошу, ты же одна не доедешь: потеряешься где–нибудь. Или своруют у тебя деньги, убьют и закопают у железнодорожных путей.
— Убьют?! Ты же не бросишь меня? — Кузьминична схватила Михайловну за руку.
— Знамо дело, не брошу. Как ты могла так худо обо мне подумать?
— А когда поедем? Завтра? Свят–свят–свят, мне страшно, Михайловна…
— Чтобы ехать — деньги нужны. Мы уже год с пенсии копим. Шутка ли — три тыщи километров! Сколько денег надо!
— Так она пишет — хату продать. С божьей помощью.
— Хату! Кто твою хату купит? Кому сюды ехать надо — ни магазина, ни почты нету! Вот мы и копим, штоб, значит, не с пустыми руками, не бедные родственницы, а две полноценные пожилые женщины.
Кузьминична пыталась осмыслить новости. Михайловна наконец нацепила очки и стала отслюнявливать бумажки, бубня себе под нос счет. Досчитала и торжественно выложила на стол пачки: пятидесятирублевые, сторублевые, пятисотрублевые — и даже одну тысячную — бумажки:
— Вот.
— А этого хватит? — радостно спросила Кузьминична.
— А кто его знает… — Михайловна задумчиво подперла щеку рукой. — Я примерно знаю, сколько стоят билеты.
— Примерно?
— Я вот думаю, может, у Егорки спросить? Он все ж таки мне родственник, почти внук. И потом, он молодой, в городе жил…
Решать, конечно, что–то надо было. Письмо пришло уже почти год назад. Может, эта Ольга уже давно родила и нашла другую няньку? Или ей на работе дали декретный отпуск? Может, она давно уже забыла о приглашении, да и о бабке вообще? Надо было срочно что–то решать — надо было ехать.
Кузьминична преданно смотрела на Михайловну. Она уже связала новость с предыдущими разговорами — а говорили об этом бабки между собой постоянно — и стала успокаиваться, рассеянно смотрела по сторонам.
— А это шо за хлопец?
В полстены у Михайловны висел портрет Ленина.
— Это Ленин. Што, чай позабыла уже все, как в школе юными ленинцами были, знамена таскали?
— Будь готов — всегда готов! — радостно подхватила Кузьминична: события многолетней давности иногда очень ясно всплывали у нее в голове, — Ленин — вождь. И в конторе Ленин висел, и в амбулатории, и на площади перед школой Ленин бронзовый стоял, да?
Михайловна обрадовалась, села на любимого конька: