— Ой! — изумилась Кузьминична, заметив, — ой–ой, — но что за насекомое, не вспомнила.
— Божья коровка, — сказал Егорка.
Бабка приставила свою теплую маленькую ладошку лодочкой к Егоркиной большой ладони, и божья коровка переползла к ней.
— У меня! У меня! — обрадовалась бабка. — А, смотри, обратно лезет.
Кузьминична не отнимала руки, и божья коровка, побродив у нее, снова вскарабкалась на Егоркину ладонь. Он поднял руку ближе к небу, показывая насекомому его дорожку. Кузьминична рядом тоже запрокинула голову, уставилась подслеповатыми глазами, как будто что–то могла различить. Егорка легонько тряхнул рукой, и божья коровка полетела.
— Улетела, — сказал Егорка.
Но бабка продолжала смотреть в небо.
— Улетела, говорю, — Егорка пихнул Кузьминичну локтем в бок, думая, что она не слышит.
Бабка перевела взгляд на него. Горестно вздохнула, накрыла его раскрытую ладошку своей:
— Тяжело тебе, Егорушка, сердечный мой? Хлопцу со стариками жить, а? Без матки да без батьки — одному–то жить не патока?
Егорка неловко вытянул руку: будет теперь Кузьминична с разговорами приставать.
— Да уеду я, блин, уеду… И ваще, я уже взрослый, самостоятельный… Ну один и один.
— Дитё — оно есть дитё, матка с батькой всегда нужны, не хорошо так–то… — вздохнула Кузьминична.
Егорка даже встал было, но спешить было некуда, да и идти было некуда — повременил уходить.
— Посиди, Егорушка, — позвала бабка, — поговори хоть ты со старухой.
— Баба Глаша, а ты правда в Бога веришь? Ну, чисто что он есть и все такое? — О Боге с Кузьминичной в последнее время он говорил частенько.
Но бабка в очередной раз удивилась вопросу, заулыбалась:
— А как же без него? А откуда же это все?
— А тебе–то от него какая польза?
— Вот ты без матки, без батьки, без друзей–хлопцев — один. А веровал бы — всегда б не один был, с Ним.
— Да как — с ним? Где он? Там? — Егор указал рукой, куда улетела божья
коровка. — А я где? — опустился рядом на дерево.
— Не знаю… Был бы ум на месте — поведала. Да только Он не там, — Кузьминична тоже махнула на небо, — а… — она развела руки, — везде, понимаешь? Вокруг. И в тебе самом тоже есть.
— Чё, прям и во мне? Откуда ты знаешь?
— Та Он во всех.
— Ну вот как ты думаешь, как он это все состряпал? Чё конкретно придумал, как там, бля… сотворил?
— Та я ж не думаю, Егорушка. Это вы все думаете, думаете, понять шо–то пытаетесь…
— То есть как — не думаешь? У тебя ж памяти нет, а ум–то есть!
— А без памяти — о чем думать? Это вы все свои воспоминания перетряхиваете, складываете их то так, то эдак… составляете свои эти… ну правила себе, шо ли… как жить. Терзаетесь почем зря. А Бог — вин не от этого…
— Чудная ты, Кузьминична.
— А ты крестись, Егорушка, и ангел–хранитель у тебя появится.
— Ага, только я ж ваще не уверен, что он есть — ну, Бог. Как же креститься буду, когда я конкретно не знаю, чё он есть?
— А ты не думай об этом… Вообще — не думай.
Неожиданно для себя Егорка разволновался, вытащил «Приму», закурил. Но не уходил. Хотя бабка замолчала и больше не собиралась приставать к нему с проповедями. «Задумалась», — оценил было ее молчание Егорка, но тут же опомнился — она же не думает! — уставился в лицо Кузьминичне и… Бабка и правда не думала. Ее глаза так уставились в небо, как будто там было полно божьих коровок, за которыми обязательно надо было присматривать, чтобы с ними чего–нибудь не случилось.
— Ну, блин, Кузьминична, ну ты сказанула! — не мог успокоиться Егорка. — Это тебе пенсию платят, а мне постоянно думать надо, как бабла скосить. Как без ума–то жить? В жизни же — врубись в базар — конкретно хитрить надо, мухлевать
побольше — тогда бабла и обломится. А без ума и бабла нет. И все про всех помнить, а то какой–нибудь фраер нае… э-э… обманет.
— Пенсию плотют! — вдруг оскорбилась бабка, — пенсию я свою заработала таким трудом, как тебе и не снилось! Суются всякие меня поучать! Сопли утри сначала!
— Про Бога она мне тут телеги гнать будет! А сама–то, сама! Злобная, вредная карга!
Кузьминична брезгливо пожала плечиками.
Егорка сплюнул. Встал с поваленного дерева. Выскочивший из–за виртуального угла поезд застал его врасплох.