Васька затравленно глянул на Марию Иосифовну, и Андрей вдруг почувствовал себя неприлично успешным, здоровым, красивым, и ему стало неловко.
— Стекло в форточке выбито, в комнате не убрано, игрушек у ребенка хороших нет, спит он непонятно на чем. Вася, где наволочка? — Гаврилова хотела было взять подушку и поднести ее цыгану под нос, но не решилась к ней прикоснуться.
Васька беспомощно зашлепал губами…
Неожиданно в комнату влетела красивая черненькая девочка лет пяти–шести и бросилась к цыгану:
— Папа! Папа!
Васька обнял ее: доченька!
— А наволочка в стирке. Папа как раз сегодня решил стирать. И пододеяльник там же. Надо еще простыню замочить, — и она стала яростно дергать простыню из–под покрывала.
— Да–да, пойдемте, Анна Герасимовна, — председатель КДН, казалось, потеряла всякий интерес к происходящему.
— Все это не имеет значения, — резюмировала Штепт. — Вы же продолжаете пить. От вас перегаром несет и под столом — початая бутылка. — И вышла вслед за Гавриловой.
— Наше дело — защищать детей. Даже от их собственных родителей. Как вы думаете, Аня?
— Родить — дело нехитрое.
Это прозвучало как пароль и отзыв.
— Как же так–то? — тихо спросил Васька у Андрея.
Андрей почувствовал, как внутри него что–то поднялось, подкатило к горлу. Глазам стало жарко и, чтобы унять этот жар, стали выступать слезы. Журналист смутился и поднял глаза к потолку. Васька выскочил из комнаты. Девочка же так и осталась стоять с простыней в руках. Андрей, справившись с собой, опустил глаза и посмотрел на нее. Лицо Ксюши из смуглого стало белым, девочка закричала страшно, срываясь на визг:
— Я ненавижу Гаврилову, я ненавижу, ненавижу, ненавижу–у–у-у…
Андрей не выдержал и вышел.
Женщины и Васька стояли на крыльце.
— Мы вас предупреждали, Василий? Предупреждали. Ребенок спит на грязных простынях, питается непонятно чем, вы пьете. А в детдоме у нее хорошее питание, чистое постельное белье, игрушки, телевизор можно смотреть, — как маленькому объясняла Мария Иосифовна.
— Но мэ комам… я люблю ее, я люблю свою дочь, люблю, — почти плакал Васька, — люди вы или нелюди? Господи…
— Тут не о чем говорить, — перебила его Анна Герасимовна, которой хотелось скорее домой.
— Что вы говорите! — встрял Андрей. — Ну, правда, в стирке простыни… Да при чем здесь простыни! Он же родной отец ей. Никакие простыни не могут заменить родительскую любовь! — Он совсем растерялся оттого, что приходилось говорить такие очевидные вещи; высказанные, они почему–то звучали глупо.
— Где такой закон — детей у родителей отбирать? — кричала девочка в глубине дома. — Всех ненавижу! Ненавижу детдо–о–ом!
— Да? — Мария Иосифовна подняла нарисованную бровь. — Вы еще мальчик, Андрей, вы слишком верите чувствам и мало понимаете в жизни. Ни в какой не в стирке простыни. Это она врет. Она отца защищает. Они все своих родителей–алкоголиков защищают, ну и что? Мало ли что она кричит. У нее вообще с психикой не того: она постоянно пытается камни глотать — типичный ЗПР — задержка психического развития. А в детдом ей не хочется, потому что здесь никто ее не ограничивает, делает она что хочет, а там — дисциплина, там есть требования, есть обязанности. Там ей объяснят, что хорошо, что плохо, воспитают, жизни научат. Нечего тут целыми днями по улице шляться.
Штепт о чем–то оживленно советовалась с насупившимся водителем. Васька опустошенно опустился на ступеньки, по лицу его текли слезы. Андрей и сам был готов разрыдаться.
— А вас бы, вас бы закрыть в тюрьму! — сорвался он. — Чтобы не гуляли, не занимались своими делами, а подчинялись бы дисциплине. Забрать бы вас от ваших родных и друзей — вам бы понравилось?!
— Я так и думала, что мы с вами не найдем общий язык. У вас ни грамма профессионализма. Я жалею уже, что взяла вас с собой, — и Гаврилова отвернулась.
Андрей медленно спустился с крыльца и застыл. Хорошо, у него не хватало профессионализма, не хватало жизненного опыта, не хватало слов выразить свои мысли… Или он просто чего–то не понимал в этой жизни?
Штепт и водитель направились в дом. Васька подскочил со ступенек, но, видимо, неловко, сморщился от боли, заковылял внутрь. Девочка уже не кричала — плакала громко, без слов. Через несколько минут водитель вынес ее на плече и потащил в машину. Она била его кулаками по спине, плакала и по–прежнему не выпускала из рук простыню. За ними прискоками бежал Васька. Он не смог спуститься с крыльца, протез его подвернулся, и цыган скатился вниз. Так и остался стоять на коленях на земле с нелепо вывернувшимся протезом, как со сломанной ногой.