Глядя, как медленно гаснет вечерний свет,
Я сочиняю письмо на закате дня
И посылаю из мира, где тебя нет,
В мир, где нет меня.
Но донесется ли еле слышный ответ,
Тронет ли душу, струны звезд теребя,
Странная песня мира, где меня нет, -
В мире, где нет тебя?
Земля сотрясается в бешеном беге лет,
Ветер касается сердца, за дальние грани маня.
Слышны ли звуки мира, где тебя нет,
В мире, где нет меня?
Видно, так нужно по правилам чьей-то игры:
Чтобы холодная вьюга, врываясь вселенской зимой,
Разъединила и сделала чуждыми эти миры —
Мир твой и мой!
Непроницаем и холоден звездного неба покров.
Тщетно пытаясь проникнуть за грань, всякий раз
Мы упираемся в серые стены миров,
Разъединившие нас.
Это стихотворение Ярвенна еще не показывала Сеславину. Наверное, оно было написано, когда он водил Элено и Ри по лесным дебрям. Он подолгу не бывал дома, и Ярвенна, скучая по мужу, может быть даже, к нему и обращалась в своем «Письме». Сеславин пожалел Ярвенну, почувствовал, как теплеет на сердце, и вдруг неожиданно для себя счастливо улыбнулся.
Тут же он ощутил, что его зовут — перед глазами замерцали языки огня, и Сеславин услышал ломающийся голос с характерным выговором тысячных кварталов Летхе. У костра, слегка размытый дымом, стоял паренёк. Возраст — старшие классы интерната, прикинул Сеславин. Должно быть, искатель приключений.
После интервью с Элено и Ри к Сеславину пару раз уже обращались с Земли. Какой-то сумасшедший даже хотел продать ему душу за могущественный артефакт: насмотрелся мистических блокбастеров про Зону Зла. Сеславин не явился ему, не явился бы и никому другому. Ему больше нельзя было вмешиваться в дела земных людей. Элено и Ри удалось спасти, не было нужды новым контактом подвергать опасности кого-либо другого, тем более искателя приключений едва ли пятнадцати лет.
Подросток у костра выглядел диковато: футболка болтается мешком и точно так же болтается вокруг талии широкий ремень с оскаленной мордой псевдообъекта на пряжке, купленный в дешевом ларьке.
Сеславин пригляделся: вокруг редкие заросли и валуны… В мегаполисе — визовый режим, на выездах установлены пропускные пункты. Теперь выбраться из города можно только без дороги, через окраинные кварталы с номерами от тысячи и выше, где жили озлобленные безработные, уже не искавшие работы. На окраинах мегаполиса скапливались отбросы социальной конкуренции.
Сеславин усмехнулся и вздохнул. Парень на пустыре, кажется, думает, что если из телепередачи он узнал «тайну» про железо, огонь и дуб, значит, надо непременно самому попробовать, как это работает. Но сегодняшний день едва ли откроет новую страницу интернатского фольклора.
Сеславин был уверен, что добрая доля этого фольклора посвящена каменистым пустырям загородной зоны. Наверняка, тот, кто ни разу здесь не бывал, считался трусом. В овражках растет сухолист: он потому так и называется, что его листья от природы «сухие», и их можно сразу завернуть в бумажку и курить. (Сеславин читал об этом в одном из очерков Элено). В спальнях по ночам рассказывают жуткие истории о псевдообъектах, наполовину навеянные комиксами и кино.
— Ну, ладно, — подросток махнул рукой, убедившись, что ничего не происходит, — раз ты меня не слышишь, я пошел. А если слышишь, то пока… удачи! — и побрел через кусты к тропинке.
Сеславин еще смотрел на кострище в кустах, когда услышал громкие голоса.
Благодаря Шахди и Элено, Сеславин неплохо знал быт бедных кварталов Летхе. Были и не совсем ясные ему понятия: например, секс как способ унизить человека. Сеславину казалось невероятным, что ласки, связанные с любовью, продолжением рода и наслаждением, в культуре Земли Горящих Трав очень часто имеют значение глумления над человеческим достоинством. В тамошних ругательствах часто повторялась угроза «наказать» сексом, причем мужчина мог адресовать ее мужчине
Если бы Сеславин не слышал об этом раньше, он никогда бы не понял, что происходит на пустыре. Тем более что ему ничего не было видно, кроме пятачка травы возле костра. Доносились лишь голоса.
Он спрыгнул с подоконника. Сеславину было ясно, что он не может явиться в Летхе одетый, как сейчас, в рубашку даргородского покроя. Он было растерялся, но вспомнил, что однажды Шахди подарил ему ремень из Летхе. Почти такой же был у подростка. Сеславин сбросил рубашку, надел ремень — подходящий вид для жаркого летнего дня на окраине.
Он возник около дымящегося кострища, быстро вышел из зарослей, раздвинув ветви рукой. К досаде Сеславина, обидчиками были — пятеро мордоворотов в пестрых футболках, с короткими стрижками, у одного кусок арматуры в руке. Сеславин полагал, что с виду он сам внушительнее каждого в отдельности, но на фоне всех пятерых смотрится куда скромнее. Проигрывает по массе. Не скажешь же им: "Ребята, я, честное слово, спортсмен, боец, я ударом кулака могу убить". Нет хуже, когда все решает масса.
— Ты что, не один? — толстый, потный мужик встряхнул подростка, держа его за вывернутую назад руку.
— Да не знаю я, кто это, — огрызнулся тот.
— Отпусти его, — произнес Сеславин.
— А то что? — насмешливо спросил один из парней.
— Ну… А то заставлю, — прямо сказал Сеславин.
Он с невольным любопытством вслушивался в ответные насмешки и брань, отмечая про себя, что Шахди был прав: эти ребята теперь и его собираются наказать за наглость с помощью сексуального насилия.
— Лучше не надо, — предупредил Сеславин, принимая стойку.
Но из попытки напугать «быдляков» ничего не вышло. Они окружили его. Драка получилась сумбурной и долгой. Сеславин заметил, что у этих парней есть какая-то неизвестная ему система, но что владеют они ей плохо, поэтому в схватке много ненужной толкотни, случайных движений и возни. Самому Сеславину в основном приходилось просто держать удар. Он сознавал, что не вправе убивать: он землепроходец. Но Сеславин внутренне не был готов даже нанести кому-нибудь из противников серьезную травму, сломать руку или колено. Он вошел в состояние боевого неистовства, чтобы не чувствовать боли, и пару раз вырывался из захватов одной только силой. Точно так же, не каким-нибудь ловким приемом, а одной силой он в толчее отнял кусок арматуры: просто схватил ладонью железный прут и дернул на себя. Когда железяка оказалась у Сеславина, нападавшие невольно попятились. Но Сеславин, взявшись за концы прута обеими руками, вдруг резким движением согнул его и перекрутил.
— Убью! — свирепо проговорил он, с таким выражением лица, что от него отшатнулись.
— Да он накурился чего-то, ты глянь… — неестественная сила чужака, то, как он давал себя молотить, не чувствуя боли, и какой-то безумный взгляд вызывали подозрение, что с ним что-то не так. Сеславин отшвырнул завязанную узлом арматуру, и она врезалась в землю. Парни попятились еще дальше. Сеславин стоял на месте, но, казалось, это он усилием воли столкнул противников в заросли.
— Сваливаем отсюда… Вот хрень!
— Он точно под кайфом…
Зашелестела листва, кусты сомкнулись, Сеславин глубоко вздохнул, стараясь теперь подавить свое боевое неистовство.
Интернатский пацан стоял шагах в десяти. Сеславин повернул к нему разбитое в кровь лицо, думая, что мальчишка будет в шоке. Сеславин ощущал, что у него самого нервы натянуты, и он выбит из колеи на весь день. Но подросток смотрел на него с обыденной настороженностью. Он был растрепан, обозлен и все еще испуган, однако было видно, что его уже больше занимает полуголый незнакомец с крутой пряжкой на ремне. Он был, похоже, меньше потрясен случившимся, чем Сеславин.
— Сильно они тебя? — спросил он, одновременно наметанным взглядом пытаясь распознать, точно ли этот чужак здорово под кайфом.
— Да нет, — Сеславин потер бок и посмотрел на расползающийся под кожей кровоподтек. — Ты-то цел? А то мне пора.