И Шуклин простодушно опять спросил: много это или мало по их техническим возможностям?
— Вот именно: по техническим. У нас тут на днях большое начальство было, провели оперативное совещание. И один наш остроумец сгоряча сказал: «Это уже пара пустяков. Это у нас собаки перетаскают». А из-за этой похвальбы вчера у нас отобрали полтора десятка прикомандированных грузовиков. Вот вам и «собаки перетаскают».
Зазвонил телефон. Главный с кем-то перекинулся двумя-тремя фразами насчет какой-то чечевицы тарельчатой. Что-то Шуклин не слыхал, чтобы в здешних хозяйствах сеяли чечевицу. Главный кинул трубку на рычаг, с удивлением глядя на него. Он уж забыл, конечно, о чем они только что говорили. Будто вспомнив, кто перед ним, спросил, какую работу Шуклин хотел бы избрать себе здесь в совхозе.
— А разве мне позволено выбирать?
— Вообще-то нам нужнее всего семеновод, — что-то прикидывая в уме, сказал главный.
— Знаете, я до некоторой степени почвенник.
— Я пока не спрашивал, кто вы есть, по своему личному интересу, — сухо поправил его главный. — Вам пока надо решить: хотите вы работать здесь у нас или согласны ехать в одно из отделений? В отделении агроном, как вам известно, и швец, и жнец… У нас здесь, впрочем, тоже вроде этого. Только здесь больше канцелярщины. Гектары да центнеры, планы да отчетность. В отделении — к землице ближе…
И Костя Шуклин начал помаленьку-полегоньку втягиваться в совхозную работу. Пока он был вроде подручного у главного агронома. И пока, действительно, это было то, что неуважительно называется у людей бумаготворчеством. Занимался он эти дни приведением в порядок агрономической документации, порядком запущенной. Костя знал, что это тоже работа, без которой не обойтись. Придет время, и непосредственное дело на полях его тоже не минует. Это как у топографов: есть полевой сезон, и есть камеральная работа — долгий зимний «вис» над чертежным столом.
— Время — материал сыпучий, — сказал Иван Зотеич Укладников.
— Не верно и не ново, — живо возразил Костя Шуклин. — Есть какая-то фальшь в том, что времени приписываются свойства текучести или сыпучести. Хотя это делается с незапамятных времен. — Он засмеялся, вспомнив свое. — Между прочим, мне на экзамене по философии попал как раз этот вопрос: время как форма движения материи… И мы малость поспорили с преподавательницей. А с преподавателями спорить не следует, как, например, бегать от борзых.
— Нет, почему же, — все еще обмозговывал свое Иван Зотеич. — Не зря люди пользуются песочными часами, водяными…
— Клепсидрой называемыми. Вас бы свести с моим папахеном. Он любит под настроение развести всякую философическую муть.
Шуклин со стариком теперь встречались часто и, к своему удивлению, стали чувствовать нечто вроде потребности в таком общении. Замечание старика о текучести-сыпучести времени последовало после того, как Шуклин вспомнил, что вот и просверкнуло два года его работы в Топорковском совхозе совершенно незаметно. И еще Иван Зотеич справедливо указал, что в сельском хозяйстве, чтобы стало что-то заметно, надо проработать не год, не два. Он, Укладников, например, всю жизнь сюда положил, а как начнешь критически обозревать, что сделано капитально и долговеко, то вроде и похвастать нечем.
— А ты захотел за два года оставить видимый след на здешней земле. Вот, к примеру: досталось тебе поле, очень запущенное, заросшее овсюгом, сурепкой и другой нечистотой. И ты задался целью сделать его таким, чтобы любо-дорого было посмотреть. За два года ты, кстати, еще и не сумеешь его полностью освободить от сорняка, надо, пожалуй, два раза по два года. Но вот добился ты своего — думаешь, все? Перешло это полюшко-поле в другую бригаду, отвлекся ты от него на другие дела, глядишь, оно опять золотистое стоит…
Как всякий молодой специалист, Шуклин вначале думал, что стоит ему энергично взяться за какое-нибудь агрономическое дело, и уже через год всем будет заметно, какого знающего спеца-разумника хозяйство приобрело в его лице. Но прошло два года, и его начало уводить в другую крайность. Стало тоскливо думаться, что так и пойдет за годом год; время сгорает без заметной пользы, как насохшая хвоя вереска на костре, даже бездымно.
Разумеется, в селе засекли его отношения со стариком, их частые разговоры и чаепития. И про них стали говорить: черт с младенцем. Вообще мальчишеская внешность Кости причиняла ему одни неудобства. Пожилые женщины в селе говорили: какой молодюсенький, и смотрели на него как-то сугубо по-женски. Особенно те, у которых парни оторвались от семьи и от своего селения и подолгу не давали о себе знать. Смотрели как бы из глубины глаз, широко распахнутых, жалеющих. А чего его было жалеть?