— Вроде бы двенадцать, — ответили ему.
— Вот и картам столько же.
Жителев так бы и не понял, почему в этом месте разговора раздался смех. Тут надо было знать то, чего он знать не мог, живя в совхозе всего четвертый год. Потом уж ему объяснили: двенадцать лет назад в Бердышевой целое лето прожили студенты сельскохозяйственного института. Они и составили почвенные карты, давность которых теперь не без юмора сопоставляли с возрастом Груниного сынишки.
Ясно, что агрохимическую ревизию полей теперь надо было начинать сызнова. Шуклин, конечно, был обучен тому, как это делается, но тут нужны приборы… Главный агроном Костиной затее прямо не препятствует, но, кажется, считает ее во всяком случае преждевременной. Не на кого парню опереться и в самой бригаде. Пожилые люди, практики-земледельцы, вроде Семена Ляпина, в деревне есть, но они привыкли сеять на память, где что лучше растет по опыту многих прошлых лет. Это как раз то, с чем Шуклин начал воевать. Трудно будет человеку до поры до времени.
И Жителеву об этом думается беспокойно.
Какой-то учет качества полей существовал и у Семена Ляпина, работавшего бригадиром до Костеньки. Но у него и всего образованьишка — восьмилетка. И почвы свои он оценивал только по количеству гумуса, кажется, не очень точно зная, что это за штука. Вообразил себе человек, что в гумусе все качества.
Глядя на Шуклина, прислушиваясь к его толкованиям, секретарь парткома часто с удивлением думает: здорово переменился парень. Как отрешенно начал свою работу в селе, когда впервые появился в этих краях. И как переменился за какие-нибудь два года работы. Теперь, видать, любит землю и не терпит небрежного обращения с нею.
В бердышевской бригаде имелось гектаров сорок самого истощавшего, самого неродимого супеса. Говорят, когда-то на этом поле ежегодно сеяли и каждый раз что-нибудь да снимали, но теперь его совсем забросили. Вот там-то в почве уж действительно не содержалось гумуса — почти начисто песок-резун. Даже сорняками за несколько лет после заброса поле не заросло, только кустились кое-где на нем отдельными пучочками осока да болотный хвощ.
Все это Жителев вспомнил, когда Шуклин приходил к нему посоветоваться о судьбе Бурундучьей пустоши. Так в Бердышевой называли то бросовое поле.
Костя сказал, что сначала он сам испугался пришедшей в голову мысли: восстановить Бурундучью пустошь. Непосильной показалась эта работа. Но взялся за карандаш и с помощью элементарной арифметики установил, что не так оно страшно.
У него выходило, что если принять пахотный слой за двадцать пять сантиметров, то весь его объем составит всего-то сто тысяч кубометров. Для того чтобы заправить почву органическим материалом — любезным сердцу Семена Ляпина гумусом, потребуется вывезти всего-то тысяч тридцать кубометров…
Всего-то… Навоза, торфа столько у Шуклина, может быть, и найдется где взять. Но технику для этого придется отрывать от другой работы. За денежные затраты придется тоже оправдываться.
Жителев сказал Косте, что избить его за это не даст, но только этим и может помочь. Думал, что Шуклин, может, еще и откажется от своей затеи. Но тот вовсе не отказался и теперь возит и возит на Бурундучью пустошь удобрения отовсюду, где только можно взять. Упорный парень!..
Погасив свет, Жителев вышел на улицу.
День простоял серый, тихий. Порой начинал моросить дождь, но так и не насмелился до вечерних сумерек.
Теперь он разошелся. Огни в большинстве домов были уже погашены, и избы как-то расплывчато чернели в темноте. Видно было, что дождь захватил широко всю округу.
Жителев подумал: в пору разошелся. Дожди в эту пору, а потом ранние снега — это хлеб, хлеб.
Казалось, в темноте поля сами подставляют ладони под косые струи дождя.
Анатолий Власов
ИТОГ
Кому как, а для директора совхоза год — это крутое колесо, где дни мелькают, как спицы, и нет у него ни начала, ни конца, а есть сплошная и беспрерывная круговерть, и каждый день наполнен так, что успевай только поворачиваться.
Сегодня он проснулся снова в пять ровно. Это зимой, когда ночи длинны, можно спать дольше, до семи почти, а сейчас его будит свет, яркое начало дня, в котором опять не счесть часов.
В семь он был уже в конторе.
Отсюда, через крыши сажинских домов, видна плоская вершинка холма, там посверкивает оконцами и белеет башенкой здание местного аэропорта. Чуть поодаль приземистый прямоугольник — дом не дом, но что-то без окон, а возле какие-то машины, люди и самолет.