Младший, Коля, не успел покрестьянствовать на отцовском наделе, разве что носил еду для батьки, шагая по проселку, через узкие полоски земли знакомых селян.
В тысяча девятьсот тридцать первом году сын, теперь уже колхозника, Коля Лиссон закончил семилетку в Чаусах и был послан на скоротечные учительские курсы. В том же году начал учить ребят и взрослых в ликбезе, а еще заведовать клубом и еще возглавлять ревизионную комиссию колхоза…
Видимо, углядели селяне в Николае что-то такое, чего он сам в себе тогда и знать не мог.
А жизнь манила еще большей ширью: газеты писали о первой пятилетке, новое слово «индустриализация» будоражило и притягивало.
Вот почему предложение приехавшего на побывку приятеля было принято — махнуть вместе с ним под Ленинград, в Колпино.
На Ижорском металлургическом заводе жаркий прокатный цех принял его, завихрил, показав в первый же день, что пот прокатчика солонее и обильнее крестьянского: как-никак там, в поле, и ветер легче, и воздух чище, и хлебушко сытнее и вкуснее, потому что материнской закваски.
Знал ли свежеиспеченный восемнадцатилетний вальцовщик Коля Лиссон, что простоит он после этого дня у прокатных станов двадцать три долгих года…
А в тридцать девятом новость, да еще какая: он, Николай Лиссон, в числе восьми специалистов, направлен из Никополя, где работал на трубном после Колпино, в долговременную командировку на Урал, в малоизвестный тогда город Первоуральск, на новотрубный завод. Надо было учиться — окончил вечерний трубопрокатный техникум. Переведенный затем в Первоуральск «на постоянно», стал устраиваться здесь основательно.
Начало войны застало его в цехе. Все пошло круче, все усложнилось сразу стократ. Прибывало с Запада и Юга оборудование, в жесткие сроки его устанавливали и осваивали.
Война принесла горе всем — не миновало оно и Николая. Старшие братья, защищая родную белорусскую землю и всю Россию, погибли. Не вынесла фашистской неволи сестра…
Такое нельзя вспоминать без комка в горле, без острой боли в сердце. И росло тогда одно, как у всех, желание: бить врага, отомстить ему за все. Он знал, что каждая раскаленная труба, прошитая его сменой на его стане, понесет огонь и гибель захватчику.
В месяцы, когда Красная Армия уже ломала хребтину фашистскому зверю, мастер трубопрокатного Николай Михайлович Лиссон был принят в члены ВКП(б). Шел август сорок третьего. И снова заявление в военкомат с просьбой зачислить в Уральский добровольческий танковый корпус. Сначала обнадежили, но когда узнал об отправке корпуса, понял, что просьба отклонена вновь.
Он обязан был работать на оборону, осваивать прокатку новых и новых труб особого назначения, вести в трудовой бой фронтовые бригады.
В сорок девятом ему вручили вторую награду — орден Трудового Красного Знамени.
То было героическое время. Но сколь тяжелое! В мирные годы, после сорок пятого, не стало легче. Мастер не делал послабления ни себе, ни людям, потому что труб на восстановление требовали все больше.
И все же постепенно, исподволь, наступали изменения. И все чаще в газетах, по радио, на собраниях говорили о деревне, ее сложностях. А Лиссону вспоминался родной Любавин, отцовская хата… Однажды он увидел в газете постановление ЦК. «…Развернуть работу на предприятиях, в учреждениях и других организациях по подбору на добровольных началах для руководящей работы в колхозах опытных работников из числа партийных, советских и хозяйственных кадров…»
Его словно окатило горячей волной. Обер-мастер трубопрокатного цеха Лиссон читал далее, и слова постановления не то что ложились в душу, оно словно бы написано было именно для него, двадцать три года назад ушедшего с колхозного поля на зов индустриализации. Он читал, и в памяти всплывали спелые пшеничные нивы, веселые, в буйстве зелени картофельные поля, речка Бася, на берегах которой бродят колхозные коровенки…
После ужина подсел к жене, подал ей газету.
— Вышло постановление…
Мария Ивановна прочитала подчеркнутое им, все поняла. Сказала тихо:
— Вижу, ты уже настроился. Только отпустят ли из цеха? А мы что — куда иголка…
В числе двухсот других добровольцев он учился на специальных двухмесячных курсах при Свердловском сельхозинституте, а затем поехал на стажировку в Ачитский район, к Тернову Александру Порфирьевичу, знаменитому на Урале председателю колхоза «Заря».
Конечно, у Тернова увидел многое.
И зерновой клин там был ухожен, и картофелеводство по той поре поставлено отменно, и овощи были, и мясо-молоко. Но разве за какие-то полтора месяца проникнешь в средоточие терновской работы, его председательского умения, которое, может быть, не просто копилось годами, а было талантом, тем кристаллом души, который не переймешь?