А тут — удвоить!..
Ай да директор! Ай да Лиссон! Умеет человек шутить…
Директорский бас наконец зарокотал в зале снова, ничуть не обиженный этим смехом, даже словно бы приподнято.
Далее все было изложено, обосновано специалистами. Теперь люди слушали жадно, напрягшись: определялась степень и мера предстоящих трудов каждого и всех.
За 1976 год взяли на круг по 19,3 центнера. Овес дал более двадцати четырех, а ячмени чуть-чуть не дотянули до «смешного» показателя — 24,8. Правда, подкачали пшеницы, они-то и сбили урожайность, но все равно — разве это не было победой!
Манылов гнул свою линию не без успеха: на каждый гектар зерновых уже было отправлено по 257 килограммов туков: как раз в сто двадцать пять раз больше, чем в первом году жизни совхоза.
В семьдесят седьмом году агроном отчитался за общую урожайность зерновых в 21,5 центнера, а в следующем, крайне мокром и тяжелом для уборки, когда самые сильные хлеба положило, а почва раскисла так, что гусеничники вязли по брюхо, — за 27,6. Пшенички дали по 25, ячмени — по 30,5 центнера с гектара.
Теперь у Манылова не просто агротехника — посеять то-то и там-то, внести того-то и столько-то; он вносит в почву добавки так, чтобы обеспечить планируемую урожайность.
Склады для удобрений на три тысячи тонн, солидные фонды на туки, техника для вывозки и рассеивания их по полям, людской прочно приобретенный опыт — вот те рычаги, которые помогают Манылову низвергнуть бытующую еще кондовую формулу «естественного» земледелия: был бы дождик да гром, не нужен и агроном.
Четыре главных фактора урожая действуют ныне в совхозе в полную силушку: земля и удобрения, агротехника и семена.
Последний тоже из наиважнейших.
В директорском кабинете на столе давно лежит плакат свердловского издания. В нем «Ударник» назван застрельщиком. Именно они, Лиссон и Манылов, вычитав где-то о работе кировских селекционеров, связались с ними, сначала взяли семена ячменя Луч, а позже у самого автора — новый, никому еще тогда не известный сорт овса с несколько дремучим названием Таежник. Размножили его, и вот уже в семьдесят восьмом, труднейшем году, Таежник колыхался на тысяче гектаров, и с каждого было взято по тридцать центнеров семян высшего класса.
В севе-79 Таежник занял уже 2450 гектаров, это его семена просил вчера Мельцов на досев. И никакого другого овса больше нет у Манылова. Так закатилась здесь давняя слава Золотого дождя.
А сколько полей в области засеяно уже Таежником, взятым у сажинцев!
В апрельскую распутицу целую неделю добирались с Алтая до «Ударника» два ЗИЛа. Лиссон подписал шоферам все документы, пожелал обратного счастливого пути с десятью тоннами Таежника и богатого урожая на алтайской земле.
В соседней Башкирии вывели короткостебельную рожь Чулпан, и вот уже зеленеет на ста сажинских гектарах диковинный полукарликовый сорт.
«Ударник» сеет элиту, это теперь его функция. И получает тысячи тонн отборных семян первой репродукции, чтобы рассыпались они по землям района, по области, помогали другим поднимать урожаи.
Пшеница Среднеуральская — новый сорт, семена элитные — заняла 162 гектара. Элитный же ячмень Красноуфимский — того больше, почти тысячу.
Но агроном недоволен посевной. Он крепко ругал Сельхозтехнику, которая не выполнила своих обязательств по завозу в Сажино минеральных удобрений, — и пришлось ограничиться рассевом всего 21 тысячи центнеров. Меньше предыдущего года. Недополучили 400 тонн нитрофоски и 300 тонн аммиачной селитры. И лучше не спрашивать у Манылова, на какой урожай рассчитывает он, — буркнет что-то неопределенное. Потому что он, агроном, не смог дать земельке всего, что обещал, а каждый отданный пашне центнер сложного удобрения — это дополнительные пять центнеров зерна.
И сам директор тоже выскажет свои претензии ко всем многочисленным ныне и все продолжающим плодиться вокруг села организациям, которые обязаны помогать ему, но на деле должной ответственности за дела в хозяйствах не несут.
Что такое недоставленные четыреста тонн нитрофоски? Это недобор двух тысяч центнеров семян, недополученные 46 тысяч рублей. Допустим, без этих денег совхоз проживет, но ведь семена-то нужны другим хозяйствам, там тоже хотят видеть высокие намолоты…
Вот почему не было у Манылова оснований говорить, что все у него с севом-79 хорошо.
Конечно, цифр перед директором проходят легионы, но иной раз в отчетах мелькнет, поднимется вдруг такая, что заставит задуматься враз, вспомнить начало — холодный Тюльгаш, где лошадки да мускулы рабочих, главным-то образом женщин; машины — в МТС, они на севе да уборке — за высокую натуроплату, после которой да после хлебопоставок мало что оставалось колхознику на трудодень…
Да что Тюльгаш! В совхозе «Ударник» было вначале всего двадцать шесть тракторов. А сейчас сто одиннадцать; половина — гусеничники, пять красавцев-кировцев. Да более полусотни комбайнов, новейших — это тебе не «Коммунары» на прицепе — да три десятка авто. А всего последняя инвентаризация исчислила суммарную мощь всех имеющихся в хозяйстве двигателей — дизельных, бензиновых и электрических — в двадцать семь тысяч лошадиных сил.
Вот она, новая арифметика, вот для чего создавалась та база, что выросла на пустыре за селом. Почти но сорок лошадиных сил на каждого работника совхоза, а если взять да раскинуть только на рабочих — то более пятидесяти.
И на эту-то силищу записала в ведомостях Екатерина Владимировна полторы сотни живых лошадок, обладающих энергетической мощностью в 117 лошадиных сил.
Везде стальные вожжи, и кони мощны и быстры, и искры летят у них не из-под копыт, а от медных бешено крутящихся коллекторов и из выхлопных труб.
Вот они, кони, стальные лошади, вот она, сила, о которой мечтал Ленин, вот она, мужицкая надежда: не запустует земля, не падет лошадка в борозде от бескормицы, а будет гудеть и тянуть, пахать и сеять, доить коров и нежно отделять семена от плевел не на кружале, а на той самой зернофабрике, что готова снова принять и с Югуза, и с поля, которое забавно называется «за Семеном», и с других массивов золото и янтарь, подаренные землей за труды людские…
Контора совхоза на веселом пригорке, и площадка у входа — нечто вроде террасы, край ее огорожен зеленым заборчиком; плотники постарались и из струганых досок собрали символические изображения колосьев, подчеркнув тем самым еще раз здешнюю любовь к зерну.
Сегодня опять, прежде чем спуститься на дорогу по неширокой и крутой лестнице, он подходил к кустам вереска, что растут возле оградки на террасе. Вот уже третье лето здесь гнездится мухоловка; гнездышко ее как раз против окон директорского кабинета, и каждый раз, проходя мимо, он смотрит: все ли в порядке у птахи. И конторские это знают, оберегают куст, ведь живет птичка почти на виду, людей тут всегда много, машины.
В колючей развилке был серый комочек, а поверх она, малое существо, раскинула крылышки, видимо, уже выпаривает.
Внизу ждала его «Волга».
Эту потрепанную машину достали в таксопарке, сразу сдали в капиталку, и теперь она, как говорят механики, на ходу, но до тех великолепных машин, на которых иногда прикатывают товарищи из области, ей далеким-далеко. Да не шик нужен директору, не блеск. За сегодняшний объезд полей спидометр намотает более сотни километров, ведь надо охватить глазом как бы зараз все завершение, для таких концов «Волга» его очень кстати.
Он всегда был здоров, не знал, что такое серьезная болезнь, и тогда, когда перевалило за шестьдесят.
Но позапрошлым летом, тем самым, которое выхолило урожай, а потом отступило перед мокрой осенью — расхлебывайтесь, мол, сами — тем прошлым летом…
Десятого июня был праздник борозды. Это хороший, добрый праздник, когда сев свален с плеч, можно, да и надо, отдохнуть маленько, потому как все вкалывали без выходных по десять часов, согласно директорскому приказу, а согласно делу — и того дольше, тем более что на носу сенокос; люди собираются вместе на зеленом лугу, чтобы узнать, что и как сделано, кто в героях, посмотреть на своих или заезжих артистов, посостязаться в силе и ловкости, попеть песни и поспорить с друзьями-приятелями, давно же вот так не сиживали.