Все обратили внимание на его состояние. Он заметил, как кое-кто покусывал губы от сдерживаемого смеха, и до него доносились сказанные вполголоса обрывки фраз: «Не по нутру…», «Да разве такая работа ему понравится!..», «Если бы мы оставляли столько травы на прокосе, хозяин бы волчий паспорт дал, а тут что поделаешь — зять», «Верно, чистая комедия».
Зандав не огрызался на насмешников.
Постепенно он все же научился запрягать лошадь, приучил себя держать косу правильно, и его прокосы сделались такими же гладкими и ровными, как у остальных косцов. Единственное, чему Алексис упорно сопротивлялся, была обувь: он ни за что не соглашался надеть постолы, а ту пару, что приготовил для него тесть, вернул ему, сказав, что они никогда ему не понадобятся.
На первый взгляд могло показаться, что все обстоит благополучно. Зандав был здоров, сыт, любил жену и пользовался взаимностью. Да и тесть пока ничего плохого ему не сказал. Но где-то в глубине души тлела невидимая искра. Не все было в порядке — Алексис чувствовал неясную тревогу и скрытую тоску. Возможно, его угнетало сознание, что он не может равняться с другими, не может развернуть свои способности в естественных для него условиях, где они дали бы лучшие результаты.
Нет, он не жаловался. Ни Аустра, ни Эзериетис ни о чем не догадывались. Зандав начинал утром работу с жизнерадостной улыбкой, а вечером как бы смывал вместе с потом и пылью все хмурые морщины, залегшие днем на лице. Только внутреннее его состояние не соответствовало бодрой внешности, и радостно блестевшие глаза иногда казались утомленными, улыбка — принужденной.
В один из вечеров, когда Алексис с Яном задержались на покосе дольше обычного, Аустра отправилась их встречать на луг у берега реки, и они вместе возвращались домой. Поднимавшийся с озера туман осел на ближайших холмах и, медленно клубясь, плыл дальше, в низины. Где-то в поле тянул свою скрипучую песню дергач, над их головами с низким гудением пролетел жук. Дуновение легкого ветерка было теплым, как дыхание. Ян ушел вперед.
— Присядем, — предложила Аустра. — Какой прекрасный вечер, не правда ли?
Они присели на огромный валун.
— Алекси, ведь это просто удивительно, — шептала Аустра. — Здесь такой покой! Чего еще может желать человек! Прислушайся…
Но ничего не было слышно, кроме звуков, издаваемых земляным жуком, — монотонное протяжное стрекотание. Изредка проносилась летучая мышь. Алексису стало скучно.
— Может, пойдем домой? — предложил он. — Тебе не холодно?
— Подожди еще, я хочу тебе что-то сказать… — И непонятно, было ли это отблеском пурпурного заката или краской смущения, но лицо Аустры пылало ярким темным румянцем. И хотя ее не мог услышать никто, кроме Алексиса, она продолжала так тихо, что Алексис скорее догадался по движению губ, чем расслышал:
— Нас уже не двое, Алексис. Как ты думаешь, кто будет этот третий: мальчик или девочка? Кого бы ты хотел?
— Мне, право, трудно решить, — ответил он.
Это известие его и обрадовало и в то же время озадачило. Аустра с этой минуты стала ему еще ближе, и вместе с тем он сознавал, что новая, возникшая между ними близость отдаляла его от другого — от родного ему мира. Возникшая новая жизнь крепче привязывала его к чужой земле и ее судьбам, нежели могла это сделать Аустра: их ребенок будет жителем этой земли — именно этой и никакой другой, потому что здесь его родина. Алексису стало грустно.
3
С каждым днем все жарче разгоралось лето, и в природе все наливалось и зрело. А Зандав становился все мрачнее и унылее. Ему уже не хотелось находиться среди людей, он всегда устраивался так, чтобы работать отдельно от других. Редко разговаривал с людьми, и еще реже видели его улыбающимся.