Забив в землю колья, он устроил грубый рабочий верстак, еще раз пересмотрел отобранные Алексисом доски и поделочный материал, а потом, приняв глубокомысленный вид, что-то измерял, вычислял и записывал; при этом очень мало говорил. Он только спросил у Алексиса, какой длины и ширины должна быть лодка.
— Остальное я знаю сам.
В этих занятиях прошел день. Вечером Алексис не позволил Дейнису идти в людскую и плести небылицы.
— Рассказывай, как у вас дома. Все по порядку.
И Дейнису ничего не оставалось делать, как только рассказывать. Оказывается, в его памяти сохранилась каждая мелочь. Он помнил даже число и какая в тот день была погода, когда у Пауны порвало сети, и когда поймали первого лосося, и сколько Тимрот получил за большой улов рыбца.
— Алуп соорудил новую донную сеть для бельдюги и камбалы и приделал к мотору лебедку, я ему изготовил барабан… После троицы разбило партию плотов на сплаве, и весь берег забило бревнами. Грикис утащил два бревна на лесопилку, да не тут-то было! Хозяин пронюхал и велел бревна возвратить. Томас? Что ему делается — нашел себе половинщика и полощется в море. Как-то испортился у него мотор, пришлось на парусах домой добираться. Теперь море разбили на участки и указали, где ловить неводами, а где сетями. Так лучше, а то каждый раз получается скандал.
Рассказав подробно о соседях, он перешел к своему семейству и похвастался пасынком.
— Замечательный мальчонка. Как из школы приходит, сразу ко мне. Присматривается, наблюдает, учится. «Папа, а для чего это, зачем ты вбиваешь туда деревянную втулку?» Он мне много помогает, особенно когда варишь смолу. Ходит с рыбаками в море на ночной лов. Подрабатывает понемногу. Научу его своему ремеслу, а там, если пожелает, пусть учится дальше.
Зандав с жадностью ловил каждое слово Дейниса. Всякий пустяк говорил ему о чем-то дорогом, близком сердцу; слушая Дейниса, он уходил в иной мир, и ему казалось, что до него доносится шум моря, его соленое дыхание, а перед глазами расстилались раскаленные солнцем прибрежные пески.
— Расскажи еще что-нибудь. Хочется обо всем узнать.
Это были прекрасные дни. Даже Аустра отошла в сознании Алексиса на второй план. Существовал лишь Дейнис и его рассказы.
— Как поживает Лаурис? Чем он летом занимался?
— Да так, кое-чем. Скажи, Алекси, что это за ерунда получилась, когда он удрал с твоей свадьбы? Мы надивиться не могли.
— Не знаю. Ему было как-то не по себе.
— Не поссорился ли он с кем-нибудь?
— Лаурис? Нет, он напоследок крепко выпил и потанцевал.
— Да, да. Он и сейчас какой-то странный. Вернется с моря и никуда не показывается. Частенько гуляет на дюнах в одиночестве. В разговоре с ним, кроме «да» и «нет», ничего не услышишь. Прежде он таким не был.
Дейнис делал лодку две недели, зато и было на что поглядеть. Поставив уключины, сделал гнездо для мачты, слани и руль. Пришлось, конечно, вытесать и две пары весел. Вскоре после этого за клетью Эзериешей запылал костер, и оба земляка начали варить смолу в старом котле. Смолить лодку пожелал сам Алексис. Его пьянил запах смолы, и как чудесно бывало по вечерам, впервые за долгие месяцы, увидеть почерневшие от смолы руки — не хотелось даже отмывать их. С первого раза лодка сделалась светло-коричневой — сквозь слой смолы просвечивала желтизна дерева.
— Пусть посохнет несколько дней, потом спустим на воду, — сказал Алексис. — Раньше понедельника выходить на ней не стоит.
Дейнис ничего не имел против того, чтобы остаться еще на несколько дней. Здесь его кормили, как барина, и стелили на хозяйской половине. Вечером никто не ложился до тех пор, пока сам Дейнис не напоминал, что пора спать, а это всегда случалось далеко за полночь. С видом знатока он осмотрел усадьбу и скотный двор. Лошади ему понравились, но он видывал и лучше, когда искалечил ногу на конных состязаниях.
— В России, у князя, бега происходили каждую осень. У него было десять жеребцов и восемнадцать кобыл. В состязаниях принимали участие лишь самые лучшие. Как-то случилось, что призы взяли соседние помещики. Лошади князя не получили ни одного приза, но главный приз пока еще не был разыгран. Князь обращается ко мне: «Господин Бумбуль, как вы считаете, неужели мы действительно проиграем?» Я попросил его выпустить на состязания меня, может быть еще удастся спасти положение. Мне подвели лучшего коня — капризное животное: его нельзя было ни пришпорить, ни бить, он сразу начинал упрямиться. А что я сделал? Похлопал его по шее и дал кусок сахару. Не успел я тронуть поводья, как он — стрелой мимо гостей и на полверсты обогнал остальных. Главный приз — наш, но конь был умный и знал, что за финишем следует остановиться. Он, понятно, ничего дурного не замышлял и сразу после такого бешеного галопа встал как вкопанный. Я этого не предусмотрел, и меня со всего маха выбросило из седла. Нога оказалась сломанной. Князь в отчаянии, не знает, как быть, а тут еще у коня начались колики. Меня собирались отправить в больницу, и, возможно, это было бы лучше, но мне хотелось вылечить коня, и я отказался от больницы. Коня-то вылечил, а сам на всю жизнь остался хромым.