4
А Лаурис Тимрот видел и понимал все, что не видел Алексис. Ничтожный признак, незначительное изменение лица, случайно вырвавшийся вздох — и у него рождалось представление о том, что происходило в душе Аустры. И чем грустнее и сумрачнее выглядела она, тем смелее и увереннее смотрел он в будущее.
Не было в поселке человека, который не знал бы, что Лаурис жених Рудите. И это позволяло ему довольно часто навещать Зандавов. И чем больше он наблюдал за любимой женщиной, тем сильнее становилось его влечение. Он любил ее тайно от всех, его помыслы и во сне и наяву принадлежали ей одной. Благоразумие, дружба к Алексису, чувство долга по отношению к Рудите — все восстало против его страсти, но она оказалась сильнее и одержала верх. Теперь он ни в чем не упрекал себя, а лишь выжидал благоприятного стечения обстоятельств, когда можно будет заговорить. Он верил, что такое положение не может продолжаться вечно, при котором ему придется лишь тосковать и мечтать об Аустре, а он так и не узнает никогда, как она относится к нему.
Да, он проводил у Зандавов все свободное время, но больше никогда не заикался о женитьбе. Болтая с Рудите, он украдкой поглядывал на Аустру. Нередко ему за целый вечер приходилось довольствоваться лишь мимолетным взглядом, потому что Аустра не хотела мешать молодым людям, иногда она просто не показывалась. В таких случаях Лаурис нервничал, становился рассеянным и вскоре уходил.
Однажды он пришел, когда Аустра дома была одна. Алексис отправился к лесничему узнать насчет леса для постройки нового дома, Рудите ушла в лавку за продуктами.
— Подождите, может быть, они скоро придут, — сказала Аустра.
И Лаурис остался.
— Я вам помешал? — спросил он, сев к окну в бывшей комнате Томаса.
— Нет, ничего… — ответила Аустра.
За окнами завывал колючий восточный ветер — предвестник приближающейся зимы. Он срывал с деревьев запоздалые листья и торопил к отлету в теплые края перелетных птиц. Пустынное серое небо, застывшая земля. Развевались на ветру растянутые на кольях сети, временами принимая почти горизонтальное положение. Качались сосны, над дюнами вихрился песок, вороны, бессильно махая крыльями, боролись с ветром.
— Неприятная погода, — заговорил Лаурис. — Теперь начнется самое скучное время. Нам придется торчать на берегу.
— Да… — произнесла Аустра, взглянув в окно. — Я удивляюсь, как эти лачуги выдерживают такой сильный ветер, не падают.
Лаурис помедлил немного с ответом.
— Вам, вероятно, здесь кажется все неприветливым. Какими суровыми вам должны представляться наши места по сравнению с вашей родиной!
— Там все было иным… — тихо проговорила она. — И не только дом и луга… даже люди. Здесь мне все время холодно.
— Я понимаю, — продолжал Лаурис. — Я здесь родился и вырос и все же с наступлением осени места себе не нахожу. Так бы и убежал куда-нибудь от этой пустыни, к свету, к веселью.
— А уйти не можете?
— Не знаю, вероятно смог бы. Да только куда? Меня нигде не ждут, везде я буду чужим. Может быть, так лучше, когда ничего нет и не было, — по крайней мере не надо ни от чего отказываться. Вам гораздо труднее, чем мне.
— А если это на самом деле так? — Аустра взглянула на Лауриса. — Вам это не показалось бы неестественным?
Он грустно улыбнулся.
— Нет, это вполне естественно. Я понимаю вас и могу представить ваше состояние.
Как мог этот человек так верно разгадать все? Аустра смотрела на него со страхом и в то же время с благодарностью за то, что он так чутко подошел к самому сокровенному. Его взгляд отвечал ей спокойно, ободряюще: «Я понимаю вас, не пугайтесь…» Она, не подавляя вздоха, с волнением спросила:
— Но как же быть? Признаюсь: мне не хотелось сюда ехать.
— Не следовало приезжать.
— А что мне оставалось делать?
— Жить там, где вам было хорошо. Ни один человек не вправе требовать от другого такой огромной жертвы.
— Но если он, отказываясь от этой жертвы, сам должен принести такую же?
— Тогда… Нет! Я не могу этого сказать.
— Говорите! Раз уж мы завели этот разговор.
— Тогда не следовало соединять свои судьбы.