Столбы огня и дыма вставали, очевидно, над «Метрополем».
Штернберг повернулся чуть влево, отыскал каланчу над Кудринской, хотел отыскать зоосад, но видимость была плохая, да и вряд ли зоосад, тем более дом напротив, можно было разглядеть даже в мощный цейсовский бинокль. Как там Иришка? В случае обстрела, догадается ли Анна Ивановна увести ее в боковую, толстостенную комнату, обращенную окнами не на улицу, а во двор?
В октябрьские дни, когда Партийный центр перебрался в Коммерческий институт, в Замоскворечье, Павел Карлович на ходу повидал Варю. Они перекинулись двумя-тремя словами. Он узнал, что Варя на несколько минут заезжала домой. Иришка болела. Простуженная, в сильном жару, она безучастно лежала в постели. Анна Ивановна врачевала ее горчичниками.
«Должно помочь», — сказал он, но Варя прочла в его глазах ту скрытую тревогу, которую посторонние обычно не замечали. Она догадалась, в каком направлении работает его мысль. Как раз тогда обсуждалась необходимость активизировать бои. Не растеряется ли Анна Ивановна? Ведь с больной Иришкой в сырой подвал не пойдешь… И посоветоваться, как обычно, не с кем, все надо решать одной…
Заметив, что Штернберг смотрит совсем не в ту сторону, где развернулось главное сражение, комиссар батареи насторожился:
— Что-нибудь увидели? Передвижение белых?
— Нет, — ответил Павел Карлович. — Немного отвлекся.
К ближайшему орудию поднесли лоток со снарядами. Вслед за оглушающим грохотом послышалось шипение рассекаемого воздуха. Минуту-другую спустя в цитадели Кремля, над Николаевским дворцом, взметнулось, набухая и разрастаясь, бурое облако.
— В точку, — похвалил комиссар.
Тем временем красногвардейцы окопались на склонах. Убедившись, что батарея защищена от всяких неожиданностей и представив общую картину боя, Штернберг помахал шоферу: заводи!
Грузовик, громыхая и дребезжа, помчался знакомой дорогой в Замоскворечье.
Остоженку трясло от пулеметных очередей. Юнкера перерыли окопами подступы к штабу МВО, вгрызлись в землю, укрылись за штабелями дров, за железными койками, сцепленными колючей проволокой.
Еще вчера они подымались в контратаки, однако отброшенные, оставив трупы за проволокой, присмирели, залегли.
Красногвардейцы — дом за домом, метр за метром — надвигались на штаб. Снаряды шестидюймовых орудий с треском лопались во дворе, вырывая комья земли, кромсая деревья. Один снаряд угодил в дровяной завал, хаотически вздыбил, разбросал бревна.
Юнкера обреченно отстреливались.
— Под пули не лезть, — приказал Штернберг. — Штаб на последнем издыхании. Артиллеристам снарядов не жалеть.
— Понятно, — сказал Арутюнянц.
Они стояли у окна, прикрытого мешками с песком. Верхняя часть его оставалась незащищенной, и противоположную стену методично клевали пули. Штукатурка осыпалась, наполняя комнату сухой пылью и трухой.
Внизу, у самого дома, темнел полузасыпанный окоп. Валялись покореженные винтовки, юнкерская фуражка, котелки.
Когда Павлу Карловичу доложили, как брал этот окоп Добрынин, он только головой качнул: ну и ну! Добрынин запросил с фабрики Цинделя тюки с хлопком. За каждым тюком укрылся красногвардеец. Передвигая тюки, непробиваемые пулями, бойцы приблизились к позиции юнкеров и забросали ее гранатами…
И Зачатьевским монастырем овладел он дерзко и лихо. Пока юнкера на колокольне меняли пулеметную ленту, Добрынин проскочил «мертвую» зону… И вот у этого проклятого дома 15/17 вырвался вперед, первым…
— Что-нибудь у него осталось? — спросил Штернберг Арутюнянца.
— Вот, — протянул Арутюнянц.
Это был изрядно измятый план Замоскворечья. На сгибах он истерся до дыр. На полях — карандашные зарисовки: колокольня, башенка на крыше, нагромождения баррикады, девичья головка, а рядом — санитарная сумка.
«Любил рисовать, — вспомнил Штернберг. — Даже жениться не успел. Сколько ему было? Двадцать два, двадцать три? А штаб МВО обложил, как берлогу медведя. Теперь им не уйти…»
Сутки назад Штернберг допрашивал пленного, посланного на разведку штабом. Плечистый, грузный мужчина с маленькими, плутоватыми глазками был задержан красногвардейцами. Подозрение вызвало его чрезмерное любопытство: уж очень настырно он выспрашивал, кто командует на Остоженке.
— А тебе зачем? — спросили у любопытствующего.
— Служу я в Ушаковском переулке, вот и хочу знать, кто тут у нас главный.
— Чего с ним лясы точить, ведите в штаб, — приказал старший красногвардейского патруля. — Там разберутся.