В Вятских Полянах до сих пор живут рассказы и легенды о чернобородом комиссаре, о том, как зимней ночью, в лютый мороз, вел он на прорыв из вражеского кольца своих бойцов. Не было карт этого района, не было дорог, снег на яростной стуже хрустел холодным, стеклянным хрустом. И комиссар, стоя в дровнях, в бурке, которую рвал ветер, ориентируясь по звездам, вывел бойцов из кольца…
Я слушал легенды, они перемежались с будничными свидетельствами очевидцев, дорисовывая портрет комиссара.
Полковник в отставке Виктор Николаевич Ладухин, служивший во 2-й армии, вспоминал:
— Говорят, и скала трескается. Видно, и Павел Карлович не выдержал нечеловеческих перегрузок. Однажды на заседании реввоенсовета хлынула у него горлом кровь. Все ясно было — дело серьезное. Но в госпиталь ехать он отказался. Прошла неделя, другая, спросил я его о самочувствии. Он ответил:
— На досуге поговорим о самочувствии, а пока мы на службе.
Я видел, как оставляют его силы, как несколько раз прикладывал он ко рту платок, молча уходя из комнаты, чтобы мы ничего не заметили…
Летом 1919-го Штернбергу после настоятельных требований ЦК пришлось уехать лечиться в Ильинское, в подмосковный санаторий. Вот что написал о его тогдашнем состоянии Климент Аркадьевич Тимирязев:
«…Я вошел в комнату, он сделал попытку присесть на постели, но когда я напомнил ему требования врачей — опустился на подушки. Мне и теперь стоит закрыть глаза, чтобы вызвать это последнее впечатление: обескровленные, будто изваянные из белого мрамора черты лица, истомленные, но все еще оживленные обычной приветливой, но как будто менее уверенной в себе улыбкой, а на белой подушке разметаны темные волосы, пронизанные частыми серебряными нитями преждевременной седины».
Это было в августе, а четвертого октября в приказе по войскам Восточного фронта, отданном в Симбирске, говорилось:
«Сего числа член Революционного Военного Совета Восточного фронта тов. Штернберг Павел Карлович прибыл и вступил в должность. Основание: мандат Председателя РВС Республики…»
Из Вятских Полян я выехал в Омск. Иртыш, скованный панцирем льда, заснул до весны. По руслу реки, как по гигантскому коридору, проносился шквал ветра.
Укутанные в полушубки, пританцовывали на морозе энтузиасты подледного лова рыбы. Один из них выдернул рыбину на поверхность. Она, отчаянно изгибаясь, заплясала на льду и буквально на глазах плюхнулась у ног рыбака, намертво схваченная морозом.
В Сибири стоял ноябрь, тот самый месяц, что и тогда, в 1919-м, когда войска командарма Тухачевского на плечах бегущих колчаковцев ворвались в Омск.
К командарму спешил член Реввоенсовета фронта Павел Карлович Штернберг. Мост через Иртыш был взорван, лед искромсан снарядами, темнел полыньями.
Омичи показали мне прибрежный откос недалеко от моста:
— Здесь они переправлялись.
— Решаю, проскочим с большого хода, — рассказал шофер Иван Кудрявцев, который вез Павла Карловича. — Но у самого берега машина провалилась под лед, хорошо еще не глубоко. Кстати сказать, мороз двадцать шесть градусов. Стоим по пояс в ледяной воде, лезем на берег, не за что ухватиться. Нас трое — Штернберг, я и Андреев, второй шофер.
К сожалению, документальных свидетельств о том, что было дальше, не сохранилось. Правда, известно, что Павел Карлович в госпиталь не лег, две или три недели оставался на ногах, работал.
Сваленный болезнью, в Москву он не поехал. Его повезли. Паровоз часто останавливался, давая прерывистые гудки. Пассажиры, вооружаясь пилами и топорами, выбегали к ближайшей опушке, пилили лес, таскали бревна на паровозный тендер.
Поезд трогался. Он шел медленно, словно предчувствуя, что это последняя поездка чернобородого пассажира, не подымающегося с жесткой деревянной полки…
Из свидетелей последних дней и часов Павла Карловича осталась в живых лишь младшая дочь — Иришка, ныне инженер Ирина Павловна. Ей не было в ту пору и пяти лет.
«Я помню, как папа лежал на столе», — вот все, что смогла она написать мне. И тогда я подумал: не расскажут ли о прощании с Павлом Карловичем, своим профессором и наставником, две его ученицы, бывшие курсистки.
Знакомая дорога — уже в который раз — ведет меня на Красную Пресню. Здесь в самих названиях слышится отзвук грозного, порохового времени — Дружинниковская, Баррикадная, Шмитовский проезд, мост 1905 года.
Я сворачиваю в тихий переулок, издали узнаю покатые башни, немного похожие на шлемы рыцарских времен. Здесь обсерватория, та самая «штернберговская» обсерватория, и его знаменитый рефрактор, и даже журналы наблюдений звездного неба с записями, сделанными его рукой.