Штернберг вспомнил, что весною, в самом начале его заграничной жизни, социал-демократическая газета «Вперед» напечатала статью об уличной борьбе генерала Коммуны Густава Павла Клюзере с предисловием Ленина. Владимир Ильич безошибочно определил: старая статья созвучна новому времени.
Генерал советовал, если дело дойдет до уличной борьбы, прежде всего занимать главные пункты местного управления, банки, полицию, почту, овладеть средствами телеграфной связи, домами, примыкающими к стратегическим объектам.
Клюзере рекомендовал захват угловых зданий, и в первую очередь верхних этажей, подсказывал, что битое стекло и доски с вколоченными кверху острием гвоздями преградят путь коннице.
Павел Карлович без колебаний принял мысль Клюзере:
«Человек, доведенный до отчаяния, который борется из-за хлеба для себя и своих детей, стоит десятка солдат, сражающихся по приказу своих офицеров».
Вернувшись в Москву, Штернберг не раз мысленно обращался к статье Клюзере. Разве шмитовская дружина во главе с Николаевым не доказала, что каждый рабочий боец стоит десятерых солдат, понукаемых офицером?
Павел Карлович настолько уверовал в неизбежность близкой схватки, что, проходя по улицам, невольно обращал внимание на угловые дома, на верхние этажи, на сквозные дворы, на линии телеграфной связи. На Воробьевых горах ему показалось, что кто-то специально создал это место для восставших: такой обзор! Такая позиция!
Свойственная ученым потребность сводить свои наблюдения в единую систему, анализировать факты, докапываться до «ядра ореха» не давала Павлу Карловичу покоя. Он понял: на случай восстания Москву надо знать, как шахматист знает клеточки на доске, где каждый ход изучен, осмыслен во взаимосвязи с другими ходами…
— Юрьев где-то завяз, — сказал Вановский, взглядывая на пустынную ширь озера, сломал прутик и очистил его от листьев. — Введу вас пока в курс дела.
— Пожалуй, — кивнул Штернберг.
История Московского военно-технического бюро была коротка. После поражения Декабрьского восстания каждому стало ясно: чтобы побеждать, надо уметь драться. А поскольку плетью обуха не перешибешь, необходимо оружие и люди, владеющие оружием.
Прежде тактика уличных боев не разрабатывалась, разведка сил противника не велась, уязвимые места в его опорных пунктах не изучались.
— Как видите, объем работы немалый. — Вановский отогнал прутиком назойливо жужжавшего шмеля. — И охранка уделяет нам немалое внимание.
Штернберг следил за подвижным лицом Василия: когда он рассказывал, двигались не только губы, шевелились, то подымаясь, то опускаясь, брови, глаза временами становились узкими как щели, будто прицеливались.
Вановский перечислял фамилии арестованных товарищей. Павел Карлович не знал студента Чесского, в комнате которого обнаружили химическую лабораторию, не знал и Комарова, схваченного охранкой на Долгоруковской улице с протоколами и архивом военно-технического бюро.
На след Комарова напали месяцем раньше ареста — в деревне Выхино, под Москвой, где Комаров устроил что-то вроде склада, отыскали гимнастические гири, начиненные взрывчаткой.
— Сети поставлены густо, — констатировал Павел Карлович.
— К счастью, Комаров на допросах нем как рыба, — продолжал Вановский. — Расшифровать конспиративные клички охранка не смогла; на днях полиция ворвалась в квартиру Сергея Трухачева, где мы создали бомбистскую мастерскую. Трухачев тоже в тюрьме. Достаточно? — Вановский швырнул прутик в озеро и посмотрел на Штернберга.
«Порывист, — подумал Павел Карлович, — и, видимо, обеспокоен задержкой Юрьева».
Вановский поднялся с пенька, походил, куда-то вглядываясь и к чему-то прислушиваясь. Шаги у него были легкие, фигура подтянутая, глаза проворно схватывали виденное. Он пытался не показывать своего беспокойства и заговорил снова:
— В марте я встречался с Ильичем. Наши задачи он сформулировал предельно кратко и предельно ясно.
И Вановский, отсекая фразы взмахом ладони, повторил слышанные слова:
— «Новый взрыв мы обязаны встретить вооруженными, организованными по-военному, способными к решительным наступательным действиям!»
Павел Карлович с ревнивой завистью представил себе, как слушал Вановский Ильича. Именно представил. Он так часто думал о нем, с такой неутолимой жадностью вчитывался в его статьи, что порою ему казалось, они давно знакомы.
Он ничем не обнаружил охватившее его чувство и лишь сказал:
— За баррикадами победу не высидишь. Надо брать быка за рога.
Вановский предостерегающе поднял руку:
— Я слышу шаги.
Кто-то небыстро приближался из глубины острова. Это было неожиданно, так как по воде лодки не проплывали и лихач, оставшийся пасти лошадь, сигнала не подавал. Значит, кто-то приплыл сюда раньше, чем они. Кто?
Захрустели раздвигаемые ветки. Показалась белая лохматая собачонка на длинном поводке, а вслед за нею появился и господин в кричаще пестром костюме, в черных очках, с роскошной, отливающей лаком тростью.
Походка у господина была шаркающая, семенящая, ноги в коленках не сгибались, а как бы подламывались; казалось, вот-вот он упадет.
Собачка негромко зарычала. Хозяин успокоил ее и обратился к незнакомцам сам:
— Прошу покорно извинить меня, милостивые государи, лодка возле вас не причаливала? Нет? Плохо, плохо, ой как плохо!
Господин говорил, почти не открывая рта, словно выплевывая слова.
— Плохо, плохо, ой как плохо! — повторил он, вздергивая губами и бросая подряд три «пл».
Вановский внимательно изучал гостя, а гость, видимо, не собирался уходить, стал рассказывать о своем замысле. Он намеревался построить на острове трактир «Робинзон» с гротами и пещерами, с высокой плоской крышей, с которой откроется вид на озеро.
— Неплохо, а, неплохо? — добивался господин одобрения незнакомцев.
— Обреченное дело, — твердо сказал Вановский. — Озеро без рыбы. Оно проклято. Никто сюда не поедет.
Гость ничего не ответил, замотал головой, затряс обвислыми рыжими усами и побрел к ближайшему пеньку. Прежде чем сесть, он спросил:
— Я не помешаю вам, милостивые государи?
Штернберг опередил Вановского:
— Нам очень приятно ваше общество, но если вы цените откровенность, то не утаю: для меня высшее благо — уединение.
— Понимаю, понимаю, — господин в пестром костюме не сел и, пообещав еще прийти, удалился на подламывающихся ногах со своей собачонкой.
— Странный тип, — сказал Вановский, вернувшись к своему пеньку. Он ходил посмотреть, далеко ли удалился гость, и удивился, увидев, что на траве расстелена белая скатерть, на складном стуле — кожаный саквояж, из которого господин достает угощения для себя и собачонки. — Или вывели новую породу шпиков, или это не шпик.
— На филера не похож, — подтвердил Штернберг.
Они продолжали беседу, хотя прежнего покоя не было. Во-первых, по неизвестным причинам не явился Юрьев; во-вторых, рядом устроился чужой человек. Если даже он не шпик, а будущий владелец «Робинзона» — хрен редьки не слаще. Взрывчатку испытывать на острове не придется.
Время перевалило за полдень. На неподвижной глади озера не появилось ни одной морщинки, не вскрикнула ни одна чайка, не всплеснула ни разу рыба.
— Неприятная тишина, — сказал Вановский.
— Неживая, неестественная, — отозвался Штернберг.
Тишина действительно была неестественной, мертвой, она не умиротворяла, а, наоборот, заставляла напрягаться, вслушиваться, ждать чего-то непредвиденного. Даже облачко в небе — набухший белый комок — не плыло, оно словно прилипло к серовато-синему пологу.
Они продолжали разговор, временами замолкая и пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук или шорох.
Вановский поделился соображениями, поддержанными Московским комитетом. Все сходились на мысли, что военно-техническое бюро можно разделить на три отдела. Вановский брал на себя издание пособий и инструкций по военному делу, Штернберг — разведку, за Юрьевым оставалась «ручная артиллерия», разработка и хранение новых видов бомб.