При мысли о чае Клавдий Иванович представил себе приват-доцента за столом, перед ним в стакане чай с золотой долькой лимона, горячие пироги на блюде — такие горячие, что обжигают пальцы, ватрушки, присыпанные сахарной пудрой.
У Кукина свело живот, внутри забулькало, засосало. Ел он бог весть когда, на ходу, самовар в меблированной квартире теперь остыл, хозяйка, конечно, дрыхнет, да и ворота заперты, и придется будить Никона, платить ему гривенник и выслушивать сонное ворчание.
Кукин вышел из-за дерева и по снегу, вызывающе скрипучему, побрел к своим меблирашкам.
Все произошло точно так, как он предполагал. Дворник долго не откликался, потом кряхтел у ворот, кашлял, не мог найти щеколду, бурчал что-то себе под нос, поминая недобрым словом тех, для кого нет угомону ни днем ни ночью.
Чай на кухне был холоднее, чем глаза квартирной хозяйки, когда Клавдий Иванович запаздывал с оплатой. Вообще холодный чай — это не чай, так, водичка, пахнущая угольками.
Кусок черствого хлеба, завалявшийся на подоконнике, сначала вызвал отвращение — от него при свете шарахнулись во все стороны рыжие тараканы. Но голод не тетка: Клавдий Иванович аккуратно обрезал ножиком края и, ломтик за ломтиком, отправил его в рот.
Наконец, завершая свой нелегкий, полный злоключений день, Кукин задул свечу и погрузился в скрипучую, не очень теплую постель. Железные пружины продавливали жиденькую перину, фланелевое вытертое одеяло плохо грело. Он подоткнул его под себя, укрылся с головой.
Усталость наконец взяла свое. Кукин заснул.
Судьба не благоволила к Клавдию Ивановичу. Он был совсем мал, когда мать бросила его и отца и укатила бог весть с кем и бог весть куда. Отец, драгунский офицер, весь досуг проводил в картежных баталиях и пирушках, сына отдал под опеку троюродной тетки, злой и привередливой.
Тетка изводила племянника нудными назиданиями. Ее голос обжигал его, как крапива. Он начинал вертеться на табуретке. Тогда тетка больно щипала его или дергала за ухо, приговаривая:
— Слушай старших, Кукин-сын, слушай!
Она никогда не называла Клавдия по имени. Щипая его или дергая за ухо, она получала удовольствие: на сухих щеках появлялось подобие улыбки.
Племянник задумал натолочь стекла и всыпать измельченные осколки тетке в овсяную кашу, которую она ела по утрам и заставляла есть мальчишку. Наверное, он исполнил бы это, если б отец не увез Клавдия в кадетский корпус.
Аракчеевский кадетский корпус размещался почти в центре старого Кремля в Нижнем Новгороде, среди замшелых кирпичных башен. Окна корпуса выходили на Волгу, на раздольные приречные луга и белеющие вдали избы села Кунавина.
У входа в корпус на деревянных лафетах покоились медные пушки времен Александра I. На пушках сверкали таблички с гербами графа Аракчеева — основателя и опекуна корпуса — и его знаменитым девизом: «…без дести предан».
Юный Клавдий не очень интересовался окрестной природой и почтенной стариной, зато любою ценой стремился преуспеть в быстротекущей сегодняшней жизни. Его старания давали плоды. Кукина выделяли на строевой, он легко и быстро взбирался по наклонной лестнице без помощи ног, уставы заучил, как таблицу умножения, постиг искусство мазурки.
Природа дала Клавдию зычный голос. Преподаватель физики после ответов Клавдия, покровительственно поглядывая на ученика, декламировал стихи:
Все смеялись, смеялся и Клавдий, и довольный преподаватель хлопал его по плечу и ставил завышенные оценки.
Жажда выделиться иногда подводила Кукина. Однажды он донес на товарищей начальству, был разоблачен; ему устроили «темную» — били, накрыв шинелью.
Оправившись от побоев, будущий слуга отечества не понял, что доносить плохо, недостойно, но он хорошо понял, что делать это надо осторожнее и хитрее.
Став старшеклассником, Клавдий примкнул к группе, именовавшей себя «Рыцари «Конкордии»».
На одной из глухих улочек Нижнего Новгорода ютилось в плюгавеньком доме заведение с запыленной вывеской — «Конкордия». Название было непонятным и манящим. Хозяйка встречала гостей; в большой комнате играл граммофон, угощали пивом, танцевали; молодые барышни уводили клиентов в номера-клетушки и брали с них сущие пустяки.
Нежданно-негаданно грянул гром: один из питомцев аракчеевского корпуса заболел венерической болезнью, и начальство, смотревшее прежде на забавы кадетов сквозь пальцы, приняло против них крутые меры. Среди непокорившихся рыцарей «Конкордии» оказался Клавдий: поздним вечером он сбежал из казармы и попал в расставленные начальством сети.
Проучившись шесть лет впустую, изгнанный и посрамленный, Клавдий с небольшим чемоданчиком последний раз прошел мимо медных пушек с гербами Аракчеева, чтобы вернуться в Москву и склонить повинную голову перед желчной и въедливой теткой. Впрочем, едва он устроился писцом в одном из присутственных мест, тетка вытолкнула непутевого родственника на самостоятельные хлеба в постылую меблированную квартиру.
Клавдий Иванович, готовивший себя к широкой и разгульной офицерской жизни, оказался в окружении скрипучих старцев, по-рабски покорных и исполнительных, с утра надевавших нарукавники и раскладывавших, как пасьянс, запасные перья. Его же, не блиставшего ни усердием, ни каллиграфией, постоянно оставляли после работы и заставляли раз пять — семь переписывать ненавистные бумаги, соблюдая интервалы между строчками, следя за нажимом пера и прочими канцелярскими премудростями.
Кукин, не склонный по природе к унынию, отчаялся. В нем накапливалась лютая вражда к перьям, к папкам, дыроколам, к старшему писцу, мелочному и придирчивому, которому он решил проломить череп и бежать куда глаза глядят из распроклятой конторы.
Случай увел Клавдия Ивановича от беды. В тот вечер в печальном раздумье он зашел в трактир Егорова, что подле гостиницы «Континенталь», отведать блинов. С Востока пришло известие о кончине отца. Где-то в Маньчжурии, промотав в карты войсковое имущество, он застрелился. Не то чтоб Клавдия мучили горестные сыновние чувства, просто он острее ощутил свое одиночество. Надо бы выпить за помин души, но денег не было, и он довольствовался блинами.
Сосед по столику пил водку, уминал круглые, нашпигованные рыбным фаршем расстегаи, украшенные ломтиками нежной осетрины. Перехватив завистливый взгляд Кукина, сосед пригласил его составить компанию, хлопнул в ладоши и велел подбежавшему половому принести водки и закусок.
Через час они покидали трактир друзьями, и щедрый сосед, узнав о конторском прозябании Клавдия Ивановича, предложил пристроить его к настоящему делу. Так Кукин попал в зеленоватое здание в Гнездниковском переулке, и железная витая лестница привела его к плотному господину с румяным лицом, длинными русыми волосами и тяжелым, неподвижным взглядом голубых глаз. Звали господина Евстратий Павлович Медников, и ведал он агентами наружного наблюдения в охранке.
Первое задание будущему агенту показалось легким: пошататься день-другой по городу и, если встретится что-либо подозрительное, заслуживающее внимания, доложить.
Клавдий Иванович ожил: он расправил плечи, заиграл мускулами, на широком лице зашевелились ноздри, как у возбужденного рысака. Отныне он не какой-нибудь писец, а агент наружного наблюдения!
Итак, началась служба. На Малой Грузинской внимание Кукина привлек длинный, нескладный парень с рыжими бакенбардами, который расклеивал царский манифест от семнадцатого октября 1905 года. Манифест этот напечатали все газеты. Прочитали его, конечно, все, кто умел читать, и каждый по-своему оценил «благодеяния» государя. Почему же опять у листка собираются кучки?
Подошел, слился с группой обывателей. Большие типографские буквы:
«Высочайший манифест
Божиею милостию,
Мы, Николай Вторый,
император и самодержец Всероссийский,
царь польский, великий князь финляндский,