Объявленная гениальность С. Ларссона слушательницу не взволновала, а вот слова о миллионах оказались для неё интересными.
— Миллионы, значит! — прошептала она возбужденно. — Так, так, так, продолжайте!
Легко сказать — «продолжайте»! При попытках продвинуться в одолении романа Куропёлкин, в своей съёмной квартирке на Большой Переяславке, засыпал несколько раз и полагал, что и сейчас Нина Аркадьевна при пересказе сочинения Ларссона долго бодрствовать не сможет, а скоро задрыхнет и даст выспаться до Люка ему, Куропёлкину.
— Что же вы замолчали? — сказала Звонкова. — Ларссон так Ларссон. Татуировка так татуировка. Валяйте!
— Хорошо, — пробормотал Куропёлкин. Сейчас же понял, что и те немногие страницы, которые он заставил себя прочитать, он забыл, или почти забыл, что Стиг Ларссон ему не поможет, а придётся сочинять нечто, не имеющее отношения к выбранной им книге, но хотя бы складное, и если враньё его пойдёт именно складно, то продолжит враньё. Всё равно никто завтра не станет сопоставлять его фантазии с подлинными историями книги. Да и спросить за это враньё будет уже не с кого.
Странно, но всё же кое-что из будто бы забытого стало вспоминаться Куропёлкину, и это его обнадёжило…
28
— Так вот, дело там происходит в Швеции… — начал Куропёлкин.
Замершая дама будто бы шевельнулась.
— Ну, там шведская семья, — продолжил Куропёлкин, — это… да вы сами знаете лучше меня. Примечательно лишь, что в одной из таких семей существовал главный герой романа журналист Микаэль Блумквист. Два мужика и одна женщина. Люди порядочные, события в этой семье происходили как бы автономные. Но что-то я влип сейчас в семейные отношения. Не в них в книге суть. Существовал в Швеции, то есть в книге Ларссона, в начале тысячелетия мошенник и напёрсточник банкир Веннерстрём. Этот мошенник напридумывал всякие приёмы, чтобы облопошивать и своих шведских финансистов, и дураков из Восточной Европы, и заработал миллиарды крон. И вот тогда журналист Микаэль Блумквист…
— Погодите, погодите, — заговорила Звонкова, — стало быть, миллиарды, стало быть, миллиарды крон…
Сначала её (или её интерес к его болтовне) оживили слова о миллионах, теперь вот были упомянуты миллиарды.
— Эжен, и как же были добыты-то, по вашему мнению, из воздуха эти миллиарды? — спросила Звонкова.
— Если бы я чего понимал в деньгах… — искренне расстроился Куропёлкин.
— Напрягитесь и вспомните, что написано Ларссоном об афёрах банкира Веннерстрёма.
Опять же, легко сказать — «вспомните».
И тут, к удивлению Куропёлкина, и не к удивлению даже, а чуть ли не ужасу его, из нашего рассказчика понеслись слова, неизвестно откуда взявшиеся и ему неподвластные. Полчаса (ход времени Куропёлкин чувствовал без стрелок на циферблатах) арендованный подсобный рабочий излагал историю обогащения мошенника Веннерстрёма, будто бы сейчас книгу Ларссона держал перед собой, излагал со всеми финансовыми подробностями, суть которых он не понимал да и не держал их в голове. С чего бы вдруг текст шведа навалился на него и зазвучал, причём озвучены были и страницы, пропущенные при чтении Куропёлкиным по причине их занудства?
А мадам Звонкова слушала, Куропёлкин ощущал это, историю афёры Веннерстрёма чуть ли не с упоением. И когда Куропёлкин замолчал, она заключила:
— Были у него ходы остроумные. А так афёра — простенькая. Но может, простотой и наглостью он и брал… Так что же совершил журналист Микаэль Блумквист?
— Ага, — обрадовался Куропёлкин. — Микаэль Блумквист. Он, как я рассказывал, был третьим или первым в шведской семье. Женщиной в ней была Эльвира.
— Меня не интересует шведская семья, — резко сказала Звонкова. — Так что предпринял журналист Блумквист?
— Ну, это уже скучно, — сказал Куропёлкин. — И ничего нового. Или неожиданного.
— Не вам оценивать ситуации! — осадила Звонкова Куропёлкина. — Излагайте, что было.