— Возвращаюсь на свой шесток, — помолчав, произнёс Куропёлкин. — Раз у нас тут изба-читальня.
29
Куропёлкин полагал, что дерзость его (хотя бы в голосе), по меньшей мере, вызовет раздражение хозяйки. Но нет, мадам Звонкова промолчала.
И понёс Куропёлкин всякую чушь (правда, с некими достоверными воспоминаниями о текстах романа) о том, как честный и независимый журналист Микаэль Блумквист выступил с разоблачениями мошенника Веннерстрёма, но судом был признан неправым в своих публикациях, оболгавшим добросовестного бизнесмена и приговорён не только к штрафу, но и к реальному, пусть и недолговременному, тюремному заключению. Тогда и прозвучала команда: «Ату!» той самой девушке с татуировкой дракона.
— Кто такая? — тихо спросила Звонкова.
— Ну как же! — опять будто бы удивился Куропёлкин. — Жуткая девица — сыщица, Саландер по фамилии, из детективного бюро… название забыл… способна на всё!
Куропёлкин был готов сейчас же продолжить нести увлекательную фантазию о девице Саландер, но Звонкова упредила его (и расстроила) полузевком:
— А где у неё была на теле татуировка?
— На лопатке, — вспомнил Куропёлкин.
— На какой?
«А ведь на левом плече Звонковой, — пришло в голову Куропёлкину, — что-то чернело, будто жук какой-то с длинными лапками, или нечто похожее…»
— На правой, — сказал Куропёлкин на всякий случай. — На правой лопатке.
— Ну и хорошо, — пробормотала Звонкова, зевнула сладко, и по её дыханию Куропёлкин понял, что она заснула.
Куропёлкин даже пожалел, что в его фантазиях более не нуждаются.
Но мысли его, освобождённые от необходимости возбуждать воображение, вернулись к земным реалиям, и Куропёлкин увидел, что одеяло сползло со Звонковой в глубину алькова, и ему снова открылась спина и задница женщины идеальных для него форм, и он понял, что спать ему не удастся.
«Бесстыжая баба! Ведьма! — чуть не вскричал Куропёлкин. — Ни о ком, кроме себя, не думает!»
Однако тут же ощутил, что в его специальных футбольных трусах никакая, даже самая мерзкая гусеница уже не шевелится и не дёргается. Так что же было злиться на Звонкову?
Ему бы застонать от тоски. Но он не застонал.
Открылась дверь, и в опочивальню вошел Трескучий. Вампир он или не вампир — было сейчас не важно. Проявлял он себя постельничим. Поправил одеяло на барыне, прикрыл её красоты, а проходя мимо Куропёлкина и, видимо, имея в виду его подпольные мысли, жестом римского императора опустил перед его носом к полу большой палец. Под полом, что ли, находился Люк?
Направленный в Люк императором, Куропёлкин повернулся на левый бок и попытался уберечь себя под одеялом. «Чёрти что! — сокрушался Куропёлкин. — Одноразовых ночных посетителей Клеопатры или Тамары Дарьяльской можно понять, а я-то во что вмазался?»
Дверь за постельничим Трескучим закрылась…
— Ежен! Или Евгений! — услышал он. — Вы, говорят, специалист по Ларошфуко.
Куропёлкин промычал нечто. Мычание это можно было толковать по всякому. Хотя бы и так: да, я с Ларошфуко в корешах.
— Познакомьте меня, — просительницей прозвучала Звонкова, — с каким-либо высказыванием мыслителя.
«Ничего себе!» — ужаснулся Куропёлкин. И вдруг выпалил:
— Если острие шпаги затупилось или, хуже того, неожиданно обломано, следует ответить на выпад судьбы или на козни недоброжелателей острием разума или языка.
— Запишите!
— У меня нет ни бумаги, ни карандаша, — всё ещё чуть ли не дрожа от удивления, произнёс Куропёлкин.
— Хорошо, — сказала Звонкова. — Повторите. Я запомню.
Куропёлкин повторил. Запинался, заикался, но вроде бы повторил. Всё, что ли? Нет.
— Почему мыслитель вдруг вспомнил о шпаге? — поинтересовалась Звонкова.
— Ну, как же! — чуть ли не привстал Куропёлкин. — Он же был герцог! А какой же герцог ходил в семнадцатом веке без шпаги?
О Ларошфуко и его герцогстве Куропёлкин вычитал (неизвестно зачем, фамилия, что ли, заинтересовала) в каком-то справочнике, но ни единого высказывания герцога-мыслителя он не знал. Ему бы сейчас провалиться от стыда.
И он провалился в сон.
30
— Что-то вы заспались, сударь!
Кто-то прошелестел над Куропёлкиным. Не ангелы ли?
Куропёлкин разлепил веки.
Нет, не ангелы. Смешливые камеристки — Вера и Соня. И одеяло на нём верблюжье. И лежит он вовсе не в райских кущах, а в опочивальне мадам Звонковой, то бишь — в её избе-читальне.
— А где Нина Аркадьевна? — испуганно произнёс Куропёлкин.