- Эй, сеньорита, да ты ведь не жилец уже, - ухмыльнулся метис, выставив напоказ обломки гнилых зубов. - Давай прибью твоего выродка, чтобы тоже не мучался. Все равно ведь не долго не протянет...
В глазах матери отразился дикий ужас, она попыталась отодвинуться от мародера. Однако сил на это у нее не осталось, и она едва не выронила младенца.
Метис сунул лезвие под подбородок женщине, заставив ее поднять голову. В ту же секунду изо рта у нее хлынула кровь, заливая мачете.
- Ах ты, сука! - взревел мужчина, отдернув нож и занося его для удара.
Судя по виду вряд ли и раньше оборванец служил образцом доброго самаритянина, а теперь, похоже, у него вовсе в голове что-то повредилось, иначе чем можно было объяснить столь бессмысленную жестокость? Гулд торопливо потянулся за лежащим во внутреннем кармане куртки револьвером.
- Замри, если жить хочешь!
Голос Гулда прозвучал неожиданно сильно и властно даже для него самого. Наверное уверенности ему придавал шестизарядный "бульдог", уставившийся в переносицу обернувшемуся метису.
- Проваливай отсюда! - Гулд надавил большим пальцем на курок. - Я второй раз предупреждать не буду!
Глаза оборванца внимательно следили за тем, как медленно поворачивается барабан револьвера по мере того, как курок отходит назад.
- Чтоб тебе в аду гореть! - он сплюнул под ноги Гулду, и тут же растворился в дыму.
Гулд бросился к женщине и опустился на колени рядом с ней. Беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться - мародер прав, и несчастная доживает последние минуты.
- Скажите, когда родился ребенок? - Гулд осторожно отогнул одеяло и взглянул на сморщенное красное личико младенца.
- Его зовут Игнасио, - прошептала женщина. - Он очень красивый.
- Послушайте, сеньорита, - Гулд бросил быстрый взгляд за спину. - Я могу спасти вашего ребенка. Скажите, когда он родился?
Женщина перевела затуманенный взгляд на Гулда. Даже в помутненном сознании она поняла, что тот слишком хорошо одет для обитателя трущоб. В ее глазах засветился огонь надежды.
- Пожалуйста, сеньор, заберите его отсюда! Во имя Пресвятой Девы Марии, умоляю вас!
Она из последних сил подняла младенца, и попыталась сунуть его в руки Гулда.
- Женщина, черт тебя возьми, когда он родился?! - заорал взбешенный Гулд, едва не выбив ребенка из рук матери. - Когда он родился?
Порыв ветра снова донес до Гулда далекие звуки выстрелов. Если ему повезло, то преследователи и вправду отдалялись от него.
- Ночью, сегодня ночью, сеньор, за мгновение до землетрясения, - прошептала женщина. - Игнасио родился в День Мертвых...
- Господи Боже, - выдохнул Гулд. - Все-таки это он... Знала бы ты, женщина, на что его обрекла...
Но мать уже не слышала Гулда. Она смогла бережно опустить младенца себе на колени, после чего голова ее безвольно свесилась, а стеклянный взгляд устремился в землю. Ребенок заворочался и начал пищать.
Гулд опустил умершей веки и прошептал слова молитвы.
Дальше действовать предстояло быстро. Он подобрал с земли сумку и вытряхнул из нее грязь, запихнув обратно валяющиеся рядом простыни. Перевязав постромки так, чтобы сумку можно было повесить на грудь, Гулд осторожно взял младенца с колен покойницы и положил его внутрь. Снятым с пояса ремнем он перехватил сумку через грудь, чтобы было надежнее, и поднялся с колен.
Ребенок молчал, уставившись на Гулда глазами-пуговками. Впрочем, решил Гулд, наверное последнее ему показалось - новорожденные, насколько он помнил, реагируют только на звуки.
- Ну, дружок, теперь потерпи, - Гулд огляделся по сторонам. - И лучше для нас двоих будет, если ты помолчишь, ладно?
Младенец захлопал глазами, как будто вслушиваясь в незнакомый голос.
- Прости, но я не успел спросить, как зовут твою мать.
Пробившееся сквозь дым солнце указало Гулду нужное направление. К тому моменту, когда к телу мертвой женщины вышли трое людей с револьверами в руках, одетые в перепачканные костюмы-тройки, Гулд уже затерялся среди руин.
Над Мехико занималась заря утра второго ноября 1896 года.
На вершину Темпло Майор вела широкая каменная лестница, отполированная за тысячи лет босыми ногами до зеркального блеска. Большинство сохранившихся со времен ацтеков пирамид этим похвастаться не могли - все они возводились из обычного базальта, подверженного разрушительному влиянию времени. Однако теночтитланская пирамида была лишь облицована камнем, под ним же находился материал, который по привычке называли обсидианом, ведь лучшие химики мира до сих пор не могли определить его происхождение. Конкистадоры Эрнана Кортеса в шестнадцатом веке смогли разрушить лишь находившиеся на вершине два кирпичных храма, Уицилопочтли и Тлалоки, и в ужасе отступили, убедившись, что ни кирки, ни пушечные ядра не берут остальное. Впрочем, главной загадкой был отнюдь не материал, из которого была построена пирамида, а находившаяся на ее вершине плита.
В 1874 году Порфирио Диас, тогда еще просто генерал и герой войны с французами, пригласил в Мехико группу ученых из Северо-Американских Соединенных Штатов. Все они специализировались по доколумбовым культурам. На деньги Диаса ученые объездили страну, изучая и фотографируя руины индейских городов и, конечно, знаменитые пирамиды. Сохранившаяся в Мехико пирамида Уицилопочтли на первых порах интересовала американцев не больше других, пока один из ученых, молодой знаток мезоамериканских языков из Мискатоникского университета, не обнаружил в Теотихуанаке считавшуюся утраченной часть кодекса Ботурини - необычного пиктографического труда ацтеков. Все известные ацтекские кодексы состояли из цветных рисунков, однако странная рукопись, получившая название по имени своего первого владельца Лоренцо Ботурини, была полностью выполнена черной краской. Это случилось в 1878 году, уже после того, как Диас в ходе переворота стал президентом-диктатором Мексики.