— Скажи, свистун, ты один здесь? — продолжал допрос лейтенант.
— Нет, нас здесь много: только больше всего воробьев, ворон и куропаток. Соловей только я один и есть.
— Мерзавец, — прервал его офицер, — я тебя спрашиваю: нет здесь больше народу?
— Нет, — ответил мальчик. — Когда ваши стали стрелять и деревня загорелась, все закричали: «Звери, звери идут!» взяли да и удрали кто куда…
— А почему ты не убежал?
— Я хотел посмотреть на зверей. Когда мы ездили в город, там за полтинник показывали кошку, большую такую, как теленок.
— Как видно, дурачок! — произнес лейтенант, обращаясь к солдатам на своем языке. — Скажи-ка, милый, знаешь ты эту дорогу через лес на Сурмантай? Ведь так, кажется, она зовется…
— Как же мне не знать, господин, — уверенно ответил мальчик, — мы с дедом Матаушей туда к мельнице рыбачить ходили… Там такие щуки водятся, что двухмесячных гусенят живьем глотают. Когда в прошлом году вода разворотила плотину…
— Ну ладно, веди. Если хорошо сведешь, получишь вот это, — лейтенант показал мальчику зажигалку. — А обманешь, голову сверну вместе с этой самой твоей свистулькой. Понял?
Отряд двинулся. Впереди походной кухни, рядом с лейтенантом, ни на минуту не переставая играть на своей дудочке, подражая то соловью, то кукушке, шагал мальчик. Размахивая в такт рукой, он то сбивал придорожные сучья деревьев, то собирал шишки и казался занятым только самим собой.
Лес становился гуще, дорога извивалась между просеками, заросшими березами, и снова сворачивала в сосновый темный лес.
— А что говорят здесь в народе о партизанах? Водятся они в вашем лесу? — поинтересовался лейтенант.
— Нету таких. Сыроежки есть… подберезовики и опенки, — не сморгнув, ответил мальчик.
Сообразив, что с эдаким не стоит пускаться в дальнейшие разговоры, немец, наконец, замолчал.
В самой глубине леса, в молодом и густом ельнике, откуда был виден изгиб дороги, лежало несколько человек, неподалеку друг от друга. Возле стояли их ружья, прислоненные к дереву… Изредка они тихо перебрасывались словечком, другим и, осторожно отводя ветви деревьев, внимательно оглядывали лес.
— Слышите? — сказал один из них, посмотрел на товарищей, немного приподнялся и повернул голову в ту сторону, откуда сквозь неясный шум леса доносилась дальняя трель соловья.
— А не почудилось тебе? — спросил другой, прислушался и ничего не услыхал, но все-таки вынул из-под пня четыре гранаты и положил их перед собой.
— Ну, а теперь?
Пение птицы становилось все явственней. Тот, который первый услышал его, стал внимательно отсчитывать, отбивая счет рукой:
— Раз, два, три, четыре… Отряд из тридцати двух человек… — произнес он, наконец, внимательно вслушавшись в трели птицы, говорящей на таком ясном, но только одним партизанам понятном, языке. Неожиданно раздалось кукование кукушки. — Два пулемета… — определил он по доносившимся звукам.
— Начнем, — сказал, берясь за ружье, бородатый мужчина, весь опоясанный пулеметными лентами.
— Поторопись, — ответил тот, кто прислушивался к трелям птицы. Он положил руку на плечо молодого партизана, который подвешивал к поясу гранаты. — Там нас ждут. Мы с дядей Стяпасом пропустим их, а когда вы начнете, мы станем жарить по ним с тыла. Не забудь Соловушку, если что случится. Он со вчерашнего дня, бедняга, ничего не ел…
Через некоторое время около молодого ельничка показался отряд немцев. Соловушка заливался с прежним жаром, но для тех, кто понимал язык его трелей, это было только повторением того, что было уже известно людям, скрывавшимся в чаще леса.
Когда солдаты вышли на небольшую прогалину, на пение соловья из кустарника эхом отозвался свист. Мальчик, который шел по краю тропинки, юркнул в чащу леса.
Ружейный залп, нарушивший тишину, свалил с ног лейтенанта, тот даже не успел поднять оружия. Он упал на пыльную тропинку. Один за другим, сраженные меткой пулей, падали солдаты. Стоны, крики ужаса, растерянные выкрики команд стояли в воздухе.
Но скоро лес снова затих… мягкая песчаная земля вдоволь напилась вражеской крови.
На следующий день в самом конце деревни, у перекрестка, на своем обычном месте, подле канавы, снова сидел тринадцатилетний мальчик и что-то строгал из дерева. Временами он зорко оглядывал ведущую в деревню дорогу. Казалось, будто он опять чего-то ожидает.
И снова в воздухе переливалась чудесная мелодия, которую не слишком привычное ухо никак не отличило бы от соловьиной трели.