Под этим рассказом, очевидно переписанным из газеты, буквами покрупнее было выведено: «Все народы наши братья. Советский Союз дает приют неграм».
Пока я читал эту историю, притихшие дети смотрели на меня.
— Кто это нарисовал?
— Я, — не сразу ответил один из мальчиков, краснея и откладывая в сторону молоток.
— А кто сделал подпись на рисунке?
— Он, он, — показали девочки на другого мальчика, тихого, молчаливого, в очках.
— Это вам, верно, учительница велела сделать?
— Нет, — весело и бойко ответил первый мальчик, — это мы сами.
Я невольно коснулся рукой головы маленького друга Вильяма Смита, коротко, ежиком остриженной детской круглой головы. Я вспомнил лето сурового девятьсот сорок первого года, Великие Луки, воина в каске. Его слова утешения чудесным эхом отозвались в далеком литовском селении — маленький мальчик повторил их на маленьком листике бумаги, приколотом рядом с якутом, несущимся на санях, рядом с кремлевскими башнями.
И грудь мою наполнило чувство невыразимой радости и благодарности к неизвестному советскому воину, — живая душа его трудов и подвигов раскрылась перед детьми Литвы. И где бы он теперь ни был — счастливо ли вернулся из сражений, или же нашел вечный покой на Одере, — принесенные и посеянные им семена дали всходы и на земле моей родной Литвы.
1947
ПЕСНЯ
Перевод под ред. З. Шишовой
Йокубас в доме со всеми перессорился. Топорщась, как чертополох, второй день ни с кем не разговаривал, сидел он в углу или бродил вокруг дома. Подумать только: в ответ на его отцовское поучение — сыновья только ухмыльнулись, и на его слова только рукой махнули! «А еще говорят, что яблоко от яблони недалеко падает». Поглядите лучше, как в жизни бывает: упало яблоко и укатилось так далеко, что даже и не отгадаешь, с какого оно дерева!
Всю весну Йокубас слышал разговоры про эту обработку земли на новый лад. Сколько раз приезжали в село из волостного комитета, созывали сходки, читали письма из партийного комитета, а разве хоть один разумный хозяин подписал договор? Слушать-то все слушали, а как только надо было в бумажке расписаться, сразу изба и опустела. Где же это видано, чтобы бросаться с высунутым языком на каждый призыв власти? Когда же это бывало, чтобы власть желала людям добра? Есть еще время подумать, послушать людей поумнее — выйдет или не выйдет какой толк от такой обработки земли. Пустовала земля года два — может и еще лето, другое подождать. Мало ли на свете пустырей, полей да некошенных лугов. Паны оставляли их нетронутыми, с борзыми на зверей там охотились, никогда участки эти ни плуга, ни бороны не видели. Пан знал свой порядок, мужик — свой, и каждому все было ясно. А теперь, что ни день, — то новости, что ни слово, — то поучение, а когда спросил, — кто власть? где власть? — твои же работники отвечают: «Мы власть. Рабочая власть!» Еще год назад Йокубас такие слова и слушать бы не стал, а теперь выходит, пожалуй, что это на правду похоже.
Ведь вот сын его, сын бывшего батрака, сам делил господское поместье Левонполис, а управляющим стульгийской паровой мельницы и всего имения посадили сына бобыля Кличукаса. А левонпольский пан Мурашка сам пришел в избу Йокубаса, шапку снял и со слезами просил, чтобы ему хоть клочек земли оставили. Вот и понимай, как знаешь: Йокубас двадцать лет по имениям проработал, а не случалось ему видеть, чтобы пан со слезами, без шапки, перед батрацким сыном стоял!
Глазам своим не верил Йокубас, и так и эдак прикидывал — как и куда все это обернется? А кругом люди шептались, богатеи над советской властью издевались, а сами тайком зерно в землю закапывали, коров по лесам прятали. В долине, по ту сторону речки, только три хозяйства: были они самые крупные и самые лучшие во всей округе. Хозяева их во время войны сбежали, и уже второй год земля стояла нетронутой. Но как можно, чтобы добрая земля пустой стояла? Начали малоземельные и батраки из нее пыль выколачивать. Сходки устраивали, на бумаге подписывались и додумались, чтобы всем вместе эту землю обработать, «куперативом». Самыми первыми вызвались оба сына Йокубаса да четверо новоселов из деревни Гарляускай.
Который день уже сыновья Йокубаса ездят в долину, тащат за собой борону, каток, а теперь вот прихватили еще и лаучкасову кобылу — свой навоз на чужую землю возить. Подумать только: «Куператив!»